Игра над бездной - [35]
— Вы утомились, — улыбнулась Ирена. — Ничего, отдыхайте. Я принесу вам подушку.
Как бережно она его уложила, погладила лоб и ничуточки не сердилась за то, что он решил вздремнуть на ее софе. Прекрасная женщина. Вскоре он задышал спокойно и глубоко, стало быть, уснул. Ирена ушла в другую комнату и вполголоса с кем-то говорила по телефону. Странная речь, вроде бы жаргон или какой-то шифр. Илмар понимал лишь то, что она кого-то отзывала или предупреждала, наказывала не спешить и преждевременно не спугнуть зверя. А зверь уже почуял запах пороха, он спокойно лежит на софе и притворяется спящим, хоть ему совсем не до сна. Потом он начинает вроде бы бредить во сне. — Роберт… яхта «Стандарт»… о, как я люблю эту женщину, она мне поможет… — эти и другие слова тихо и невнятно срываются с его губ. Ирена слышит, присаживается на софу рядом с Илмаром, долго, долго смотрит на его коричневое от загара лицо и слушает его бормотание. Однажды по ее лицу проскальзывает гримаса боли, она выглядит взволнованной и несчастной, и пальцы ее слегка, как к чему-то запретному, прикасаются ко лбу Илмара — она поцеловала свои пальцы и приложила их к Илмарову лбу. Наверно, он спит не глубоким сном, потому что от этого ласкового прикосновения просыпается. Спросонок, в полузабытье льнет щекой к волосам Ирены и обнимает ее за плечи. Потом спохватывается, глупо улыбается, хочет просить прощения, но женщина улыбается ему такой солнечной и зовущей улыбкой, что в конце концов ему все становится ясно. И тогда он ее целует, еще и еще, и она страстно отвечает на каждый его поцелуй.
— Милая, как хорошо с тобой… — шепчет он. — Мне можно остаться?
— Еще нет… — ответно целует она.
— А когда же? — спрашивает он.
— Тогда… — колеблется она, как видно боится запросить много. — Тогда, когда ты сделаешь меня своей помощницей, когда среди вас, героев и безумцев, я стану своим человеком.
— Я постараюсь, чтобы это случилось поскорей… — обещает он. — А теперь я пойду, не то опять засну. У тебя так хорошо…
На улице Илмар нигде не обнаружил притаившегося шпика. Никто за ним не следил. Он вынудил противника проявить сдержанность и сбавить темп. Но было покончено со сдержанностью другого человека.
ПЯТАЯ ГЛАВА
В шторе была крохотная, величиной с конопляное зерно, дырочка, но солнце ее нащупало, и сверкающий луч света протянулся от окна до двери темной спальни. Ирене он напоминал золотую проволоку, косо натянутую в пространстве; мириады пылинок роились в струне света, и достаточно было легкого дуновения, чтобы внести в это роение хаос, внезапное возмущение — мгновенно тысячи мельчайших частиц материи взмывали вверх, а тысячи других устремлялись вниз, и долго, долго не наступал покой в этих взбудораженных крошечных мирах. Это была катастрофа, рушились судьбы и жизни, происходило нечто сокрушительное в мировой истории мельчайших субъединиц. И если одно-единственное дуновение человеческих уст способно было вызвать такое, то человек воистину могуч, он гигант, вершитель судеб, чуть ли не господь бог. Сей факт льстил самолюбию человека; в трудную минуту, когда его самого пригибала к земле еще большая сила, ему следовало подумать о своем могуществе, и дух его тотчас воспрянул бы в гордом ликованье. Отчего он не мог этого сделать? Неужто потому только, что во вселенной все было относительно и не существовало ничего абсолютно великого или малого? Повсюду и всегда было еще большее или еще меньшее, и судьба ему была определена в соответствии с размером. Так проявлял себя некий закон высшего согласования, он же и определял всему сущему радости и печали, счастье и боль, замыслы и воплощения.
Ночью Ирене плохо спалось, и теперь она донимала себя самокопанием. Прислушивалась, как в дальнем конце квартиры служанка гремит посудой, и размышляла над своей жизнью. Такие мысли редко приходят в голову, потому что они опасны, и каждая живая тварь инстинктивно избегает всего, что может угрожать ее спокойствию и благополучию. Но если уж начнешь об этом думать, то никуда от этих мыслей не денешься и не скажешь: мне они не по душе. Нет уж, дудки, теперь придется додумать до конца, зачастую на беду себе самому. Увядшая красавица боится зеркала, неизлечимо больному приятней выслушивать ложь родни, чем правду врача. Потому что все мы желаем себе всего наилучшего. Бездна пугает нас…
Как же получилось, что Ирена начала размышлять над своей жизнью? Довольно просто: она оказалась на роковом перепутье. Два противоположных, взаимоуничтожающих стремления раздирали ее. Причина? Пустячная! Вчера ее поцеловал один человек, и ей показалось, что его поцелуй был искренним, настоящим. Она тоже поцеловала, и ее поцелуй тоже не был подделкой — впервые с тех пор, как Ирена познала жизнь. Ее изумило неожиданное открытие: у нее тоже есть то, что называют сердцем. В первый момент было не ясно — приятен ей этот удивительный факт или нет. До сих пор все было хорошо и просто — она слушала голос своего рассудка, делала все, что возложено на нее жизнью как долг, и не знала, что такое конфликт со своей совестью. Потому что у кого нет сердца, у того нет и совести. До сих пор ей было незачем сомневаться в правоте своих поступков: хорошо ли то, что я творю? Она делала то, что от нее требовалось, стало быть, полезное, нужное дело, а все полезное, нужное и есть хорошее. Тем более что за это платили, вознаграждали жизненными удобствами и славой незаурядной женщины. Еще никогда ее поступки не оказывались в противоречии с ее влечениями.
