«Игра началась!» - [2]
3
Хотя сегодня рассказы о Шерлоке Холмсе чаще всего публикуются без слова «приключение» в заглавии, я все же полагаю, что сэр Артур Конан Дойл неспроста назвал так почти все истории о великом сыщике: «Приключение с пестрой лентой», «Приключение одинокой велосипедистки» и т. д. Рассказы о Холмсе, равно как и порожденную ими традицию детективного жанра, принято считать весьма консервативными. При таком прочтении детектив, формально с законом не связанный, на деле становится преданным слугой господствующего общественного порядка — статичной, иерархической структуры, где убийство есть отклонение от нормы. По-иному рассуждает Реймонд Чандлер[5] — он говорит об убийстве в английском детективе, которое обставлено «венецианскими вазами», и в противовес выдвигает теорию «злых улиц»: никому не подчиняющийся сыщик — едва ли не анархист — действует в неупорядоченном и изменчивом мире, где нет ни малейшей надежды восстановить порядок. Общественное положение здесь шатко, закон — бессмысленная фикция, а нравственность — понятие в лучшем случае растяжимое.
Но все же мы не погрешим против истины, если скажем, что рассказы о Холмсе — это некая утешительная ложь об устоявшихся ценностях и реалиях викторианского образа жизни. После первых двух повестей — «Этюда в багровых тонах» и «Знака четырех», а также «Скандала в Богемии», первого рассказа серии, — Конан Дойл постепенно отказывается от многих экзотических деталей в духе Уайльда, которыми сначала перегрузил образ Холмса. Экстравагантные привычки героя, ночной образ жизни, наркомания и явное пренебрежение к таким «бесполезным фактам», как устройство Солнечной системы или новости политики, сменились менее шокирующим светским чудачеством.
Холмс преклоняется перед методологией, обожает классификации (мы узнаем, что подручный Мориарти, полковник Себастьян Моран, — «второй самый опасный человек в Лондоне», шантажист Чарлз Августу с Милвертон — «самый дрянной человек в Лондоне», а Джон Клей, задумавший Союз рыжих, — «четвертый из отъявленнейших пройдох в Лондоне»), систематизирует и методично описывает мельчайшие детали преступлений (например, он автор монографии о 140 различных видах трубочного, сигарного и сигаретного табачного пепла). В этом проявляется дух времени: викторианцы делят всё и вся на роды и виды, выстраивают идеальные ряды, пытаясь создать новую, рациональную иерархию природы. Тем не менее пусть Холмс нередко служил Ее Величеству и империи, было бы ошибкой считать его опорой господствующего общественного порядка, а цель и назначение рассказов свести к описанию промышленной, имперской, дарвинистской Британии XIX века; тогда книги о Холмсе оказались бы всего лишь подобием «паноптикума» Бентама[6] или прожекта железной дороги от Кейптауна до Каира.
На самом деле именно Конан Дойл придумал классический детективный рассказ — при всем уважении к По и шевалье Дюпену. Основа созданного им жанра — в первую очередь литературная техника, а не авторский замысел, идея или впечатление от чтения. Такие рассказы всегда увлекают и интригуют читателя тем, что сюжет в них как бы раздваивается: события излагаются не в том порядке, в каком случились[7]. Конан Дойл взял оба элемента — преступление и воссоздание преступления— и целиком их переделал. Подобно строителю Скидбладнира, чудесного корабля древнескандинавских богов, который можно сложить и сунуть в карман, или инженеру, втиснувшему дополнительный миллион транзисторов в микрочип толщиной в три миллиметра, Конан Дойл нашел способ уместить несколько сюжетов — причем каждый изложен по-своему — в предельно компактную структуру, благодаря чему повествование выиграло чрезвычайно. Получились, например, «Пестрая лента» и «Пляшущие человечки» — своего рода произведения-механизмы на паровом ходу, все в латунных заклепках; однако система Конан Дойла оказалась на редкость эффективной — даже через столько лет его машины работают исправно.
Классические рассказы о Холмсе заключены в рамку: те или иные события происходят в доме Холмса и Ватсона на Бейкер-стрит, 221 Б. Эти рамочные сцены — часть большого повествования о двух товарищах, которые долгое время живут и работают бок о бок, преодолевая все превратности судьбы. Так, Ватсон овдовел (как минимум однажды), хотя об этом автор упоминает лишь вскользь; Холмс же прошел через кокаиновую зависимость, несколько тяжелых депрессий и даже программу защиты свидетелей (или, как говорят поклонники, Великий Пробел), которую устроил себе после смерти профессора Мориарти: тогда подручные «Наполеона преступного мира», жаждая мести, сами гонялись за сыщиком по всей Англии. В эту рамку помещается история клиента, которую он рассказывает сам, придя к сыщику за консультацией (а то и просто влетев к тому без стука).
Таким образом, почти все произведения о Холмсе — это рассказы о людях, которые сами что-то рассказывают, и частенько выходит, что в их истории фигурирует еще кто-нибудь со своей историей (например, о том, что он видел или слышал «в ту самую ночь»). Если это утверждение кажется вам сомнительной метафизикой, то вспомните, как важны и органичны вставные сюжеты в знаменитых произведениях искусства от Гомера до «Зеленых акров»
