Игра на понижение. Тайные пружины финансовой катастрофы - [15]

Он привык почти все время проводить в одиночестве и к 30 годам считал, что у него нет друзей. За плечами остались Школа святой Терезы в Сан-Хосе, Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и Медицинская школа Университета Вандербилта, но за все это время у него ни с кем не сложилось прочных отношений. С двумя людьми, которых он считал своими друзьями и с которыми был знаком в общей сложности 20 лет, Майкл общался по электронной почте и за всю жизнь виделся всего несколько раз. «В моем характере не иметь друзей, – объясняет он. – Мое счастье в моей голове». Жениться, однако, ему удалось дважды. Его первая жена, кореянка, в конце концов перебралась в другой город. («Она постоянно жаловалась, что идея отношений была мне гораздо интереснее, чем их поддержание».) Со второй женой, с которой он до сих пор состоит в браке, американкой вьетнамского происхождения, он познакомился на сайте Match.com. В анкете для сайта он без всяких прикрас описал себя как «студента-медика с одним глазом, трудностями в общении и долгом в $145 000 по студенческому кредиту». Его «беспощадная» честность могла сравниться разве что с одержимостью идеей справедливости.

Одержимость – это еще одно качество, которое Майкл считал своей характерной чертой. Слово «умеренность» было ему неведомо: он либо с головой погружался в ту или иную тему, либо проявлял к ней полнейшее равнодушие. У этой черты имелся как свой минус – ему было гораздо труднее, чем многим другим, симулировать интерес к чужим проблемам и увлечениям, – так и плюс. Уже в детстве он демонстрировал фантастическое умение концентрироваться и учиться, с помощью учителей или без них. Предметы, которые его интересовали, давались ему без малейшего труда. Во время учебы в Калифорнийском университете он с легкостью переключался с английского на экономику да еще умудрялся ходить на подготовительные курсы, позволявшие поступить в самые престижные медицинские школы страны. Свою необычайную способность к концентрации он объяснял отсутствием интереса к человеческому общению, а отсутствие интереса к человеческому общению, как, впрочем, и многое другое, научился приписывать искусственному глазу.

Умение сосредоточенно работать выделяло его даже среди студентов-медиков. В 1998 году, будучи стажером в отделении неврологии в Стэнфордской больнице, Майк обмолвился в присутствии руководства о том, что в перерывах между 14-часовыми сменами две ночи подряд разбирал и собирал персональный компьютер, пытаясь улучшить его работу. Руководство отправило Бэрри к психиатру, который диагностировал маниакально-депрессивный психоз. В ошибочности диагноза молодой человек ни секунды не сомневался: как можно страдать маниакально-депрессивным психозом при отсутствии депрессий? Или, скорее, если депрессия находит на тебя только во время обходов и при необходимости демонстрировать интерес к практике в противоположность изучению медицины? Он стал врачом не потому, что любил медицину, а потому, что учеба в медицинской школе не представлялась ему особенно трудной. При этом медицинская практика либо нагоняла на него тоску, либо вызывала отвращение. О знакомстве с анатомией Бэрри отозвался так: «От одного только вида людей, которые задирали ноги, чтобы подмыться, у меня сводило желудок. Этого мне хватило». О своем отношении к пациентам: «Я хотел помогать людям – правда, не очень сильно».

Он был по-настоящему увлечен компьютерами, но не как техникой. С их помощью он хотел удовлетворить свою главную страсть – изучение внутренних пружин фондового рынка. Эта тема привлекала его еще в школе, когда отец показал ему курсы акций на последней странице газеты, пояснив, что фондовый рынок – гнилое болото и доверять ему, а уж тем более играть на нем не стоит. Еще ребенком Майкл хотел логически упорядочить этот мир чисел. Сначала книги о фондовом рынке были хобби. Но довольно скоро он пришел к выводу: ни в таблицах, ни в графиках, ни в кривых, ни в нескончаемой болтовне множества экспертов никакой логики не прослеживается. А затем лопнул пузырь доткомов, и в одно мгновение фондовый рынок погрузился в хаос. «Конец девяностых фактически вынудил меня причислить себя к стоимостным инвесторам, поскольку действия всех остальных людей представлялись форменным безумием», – рассказывает Бэрри. Стоимостное инвестирование, суть которого сформулировал во время Великой депрессии Бенджамин Грэхем, подразумевало неустанный поиск недооцененных компаний с целью приобретения их акций дешевле ликвидационной стоимости. В самой простой форме модель стоимостного инвестирования была представлена конкретной формулой, но постепенно обрела множество иных модификаций – одну из них использовал Уоррен Баффетт, ученик Бенджамина Грэхема и самый известный стоимостный инвестор.

Бэрри считал, что искусство инвестирования нельзя свести к некой формуле или скопировать. Чем больше он изучал методы Баффетта, тем больше убеждался в этом. В результате анализа он пришел к однозначному выводу: к экстраординарному успеху ведут экстраординарные действия. «Если ты мечтаешь стать успешным инвестором, то должен выбирать стиль, соответствующий твоей личности, – поясняет Бэрри. – В один прекрасный момент я осознал, что Уоррен Баффетт никогда слепо не копировал Бена Грэхема, хотя и не упускал случая поучиться у своего наставника. Он шел своей дорогой и вкладывал деньги, руководствуясь собственными правилами… Я свято верил в то, что быть успешным инвестором тебя не научат ни в одной школе. Найдись такая школа, она стала бы самым популярным учебным заведением в мире с заоблачной платой. Так что существование подобной школы представляется весьма сомнительным». Искусством инвестирования следовало овладевать самостоятельно, формируя собственный уникальный стиль. Средств для инвестирования у Бэрри не было, но всепоглощающий интерес к этому занятию молодой человек пронес через всю жизнь. Он не прослушал ни одного курса по финансам или бухгалтерскому учету, не говоря уже о работе в какой-нибудь фирме с Уолл-стрит. В его распоряжении было примерно $40 000, а долг по студенческому кредиту достигал $145 000. Предыдущие четыре года он проработал в больнице, но тем не менее находил время для самообразования. «Время – вещь растяжимая», – заметил он в электронном письме своему другу в одно воскресное утро 1999 года: