Игра и Реальность - [8]

Феномен перехода «разрешается» ребенку, поскольку родители интуитивно чувствуют напряженность, присущую объективному восприятию, и мы не делаем ребенку преград как раз там, где находится переходный объект.

Когда взрослый человек требует принятия объективности своих внутренних явлений, мы отмечаем или диагностируем его безумие. Однако, если суметь избежать претензий и насладиться личным «промежуточным» опытом, мы сможем признать совпадения наших собственных промежуточных областей и с радостью найдем, насколько высока степень их пересечения, что является обычным опытом для участников групп по искусству, религии, философии.

Резюме

Наше внимание сосредоточено на наблюдении богатого поля раннего опыта здорового ребенка, в основном выраженного в форме взаимоотношения с предметом первичного обладания.

Первичное обладание начинается с аутоэротического феномена — сосания кулачка и большого пальца и далее развивается к первой мягкой игрушке, кукле и немягким игрушкам. Оно связано и с внешними (материнская грудь), и с внутренними (магическая вобранная внутрь, интроецированная, грудь) объектами, но отличается от обоих.

Феномен перехода и переходные объекты принадлежат к сфере иллюзий, которые являются основой инициации опыта. Эта ранняя стадия развития становится возможной благодаря особой способности матери адаптироваться к потребностям ее ребенка и таким образом давать младенцу иллюзию того, что созданное им действительно существует.

Эта промежуточная область содержит большую часть опыта младенца, а на протяжении всей жизни человека сохраняется там, где он интенсивно получает новый опыт — в искусстве, религии, жизни воображения и творческой научной работе.

Обычно переходный объект младенца постепенно теряет свою силу, уходит на второй план, особенно с развитием культурных интересов ребенка.

Из проведенного анализа следует, что принятый парадокс может иметь позитивную ценность. А разрешение парадокса ведет к возникновению защитной структуры, которая у взрослых встречается как истинно-ложная организация «Я» (Winnicott, 1960а).

Практические приложения теории

Сам по себе объект, конечно же, не является переходным. Объект репрезентирует переход младенца из состояния слияния с матерью в состояние отношения к матери как к чему-то внешнему и отдельному. Это часто называют моментом выхода ребенка из нарциссического типа объектных отношений, но я удержался бы от употребления такого языка, поскольку не уверен, что он обозначает именно то, что имею в виду я. В этой терминологии также упускается идея зависимости, которая необычайно важна на самых ранних стадиях, пока ребенок еще не уверен в существовании вещей, не являющихся частью его самого.

Выраженная психопатология в области феномена перехода

Я особо подчеркиваю нормальность феномена перехода. Тем не менее, в процессе клинического изучения выявляются случаи психической патологии. В качестве примера того, как ребенок справляется с сепарацией и потерей, я обращаю внимание на способ влияния сепарации на феномен перехода.

Как известно, когда мать или кто-то другой, от кого зависит ребенок, отсутствуют, немедленных изменений не происходит благодаря тому, что ребенок обладает памятью или мысленным образом мамы, ее так называемой ментальной репрезентацией, которая жизнеспособна в течение определенного временного интервала. Если мамы нет дольше, чем некоторый временной лимит, выраженный в минутах, часах или днях, память или внутренняя репрезентация постепенно исчезает. По мере возникновения этого эффекта, явления перехода постепенно становятся бессмысленными и ребенок теряет способность испытывать их. Мы можем увидеть, как переходный объект тускнеет, теряет свое значение для ребенка. Непосредственно перед потерей, мы можем иногда увидеть гиперболизацию использования переходного объекта как элемента отрицания угрозы того, что объект потеряет смысл. Для иллюстрации этого аспекта отрицания я приведу короткий пример из практики — про мальчика, у которого был шнурок.

Шнурок [4]

Мальчика семи лет мать и отец привели в Психологическое отделение Зеленой детской больницы в Паддингтоне (Psychology Department of the Paddington Green Children's Hospital) в марте 1955 года. Пришли и остальные два члена семьи: десятилетняя девочка, ученица школы для умственно отсталых, и здоровая девочка четырех лет. Их направил семейный врач по причине серий симптомов, демонстрирующих расстройство характера у мальчика. По тесту интеллекта мальчик набрал 108 баллов IQ. (Все детали, не релеватные непосредственно теме данной главы, в описании опущены.)

Впервые я встретился с родителями на продолжительном интервью, в котором они дали ясную картину развития ребенка и искажений в развитии. Однако они не учли одну важную деталь, которая затем всплыла в разговоре с самим мальчиком.

Было несложно заметить, что мать — депрессивный человек, и она и сама сообщила, что была госпитализирована из-за депрессии. Из сообщений родителей я понял, что мать ухаживала за мальчиком вплоть до рождения сестры, когда ему было три года и три месяца. Это было первое по важности сепарирование, следующее было в три года и одиннадцать месяцев, когда маме была сделана операция. Когда сыну было четыре года и девять месяцев, мама два месяца провела в психиатрической клинике и мальчик все это время был под надежным присмотром тети, маминой сестры. Все, кто был с ребенком в тот период, соглашались, что он сложный, хотя у него очень хороший потенциал. Он мог внезапно измениться до неузнаваемости, мог напугать людей, говоря, например, что порежет свою тетю на мелкие кусочки. Он демонстрировал множество необычных симптомов, таких как навязчивое стремление облизывать вещи и людей, издавать гортанные звуки; часто он отказывался идти в туалет, а потом пачкал штанишки. Несомненно, он тревожился из-за умственной неполноценности старшей сестры, но искажения развития выглядят как начавшиеся еще до того, как этот фактор приобрел значимость.