Игра ангела - [27]

Утомленный ночной работой, я не мог заснуть и вышел погулять. Я бродил без определенной цели, и ноги сами принесли меня в верхний город на стройку собора Святого Семейства. В детстве отец иногда приводил меня полюбоваться на скопище скульптур и портиков, вечно одетое лесами, словно место было проклятым. Мне нравилось время от времени возвращаться туда, чтобы удостовериться — ничего не изменилось. Город непрестанно разрастался, но собор Святого Семейства так и лежал в руинах, как в первый день творения.

Я пришел, когда занялся голубоватый рассвет, иссеченный красными лучами, на фоне которого темным силуэтом вырисовывались башни фасада Рождества Христова.[19] Восточный ветер поднимал пыль с немощеных улиц и доносил едкий запах фабрик, выстроившихся вдоль границы квартала Сан-Марта. Я переходил улицу Майорка и вдруг увидел огни трамвая, надвигавшиеся сквозь рассветную дымку. Донесся гул металлических колес, катившихся по рельсам, и тревожный звонок, которым кондуктор предупреждал о приближении вагона в полумраке. Я хотел бежать и не смог. Я застыл, будто пригвожденный к месту между рельсами, глядя, как огни трамвая несутся на меня. Я слышал крики кондуктора и видел снопы искр, отмечавших тормозной путь. Но даже теперь, когда смерть дышала в лицо, я не мог пошевелить ни единым мускулом. Я почуял специфический запах электричества, исходивший от потока белого света, который ширился и разрастался на моих глазах, застилая слепящей пеленой башню кабины. Я упал, точно кукла, но оставался в сознании еще несколько секунд. Их как раз хватило, чтобы я успел заметить, как дымящееся колесо трамвая замерло сантиметрах в двадцати от моего лица. И меня накрыла темнота.

13

Я открыл глаза. Массивные каменные колонны вздымались к голому потолку, как стволы деревьев. В рассеянном свете чахлых лучей, падавших наискосок, слабо вырисовывались бесконечные ряды лежаков. Мелкие капли воды, напоминавшие слезы вдовы, срывались с потолка и со звонким эхом падали на пол. Сумрак пропитался запахом плесени и сырости.

— Добро пожаловать в чистилище.

Я приподнялся и, повернув голову, увидел какого-то субъекта в лохмотьях. Он читал газету в свете фонарика и расплывался в широкой улыбке, подкупавшей отсутствием половины зубов. На первой странице газеты сообщалось, что генерал Примо де Ривера[20] сосредоточил в своих руках всю полноту государственной власти и установил бархатную диктатуру ради спасения страны от неминуемого кровопролития. Номер газеты вышел лет шесть назад.

— Где я?

Оборванец с любопытством посмотрел на меня поверх газеты.

— В отеле «Ритц». Разве не чуете?

— Как я сюда попал?

— Вы дрыхли без задних ног. Вас принесли утром на носилках, и с тех пор вы отсыпались с бодуна.

Я ощупал карманы пиджака и убедился, что исчезли все деньги, которые были у меня при себе.

— Ну каков мир! — воскликнул оборванец, реагируя на новости, сообщенные газетой. — Известно ведь, что в самой тяжелой стадии кретинизма недостаток мыслей компенсируется идеологическим фанатизмом.

— Как отсюда выйти?

— Если вы так торопитесь… Есть две возможности — уйти совсем или на время. Уйти совсем можно с крыши: один смелый прыжок, и вы навсегда освободитесь от мирского несовершенства. А временный выход вон там, в глубине, где бродит тот дурень, ушибленный на голову. С него спадают штаны, и он по-революционному приветствует все, что попадается навстречу. Но если вы пойдете тем путем, то рано или поздно вернетесь обратно.

Человек с газетой смотрел на меня приветливо тем просветленным взором, какой порой бывает у сумасшедших.

— Это вы меня обокрали?

— Обижаете. Когда вас принесли, вы уже были чисты, как ребенок. Я принимаю только ценные бумаги, котирующиеся на бирже.

Я покинул лунатика с устаревшей газетой и прогрессивными взглядами и дальше бредить на лежаке. Голова все еще кружилась. Я мог пройти прямо не больше четырех шагов кряду, да и то с большим трудом, но все же с грехом пополам добрался до двери в боковой стене гигантского подвала. От порога дверки начинались ступени. Наверху лестницы как будто брезжил слабый свет. Я сделал четыре или пять шагов и ощутил струю свежего воздуха, поступавшего сквозь проем, открывавшийся за последней ступенькой. Я вышел на волю и понял наконец, куда меня занесло.

Я стоял на крыше водоотстойника, возвышавшегося над аллеей парка Сьюдадела. У моих ног лежал резервуар с водой. Солнце начинало спускаться по небосклону над городом, и вода, покрытая ряской, пошла волной, словно разлитое вино. Водосборник напоминал грубо сложенную крепость или тюрьму. Сооружение возвели, чтобы снабжать водой павильоны Всемирной выставки в 1888 году, однако со временем его чрево, походившее более всего на мирской собор, стало служить пристанищем нищим и умирающим, кому больше было негде преклонить голову с наступлением ночи или холодов. Большой резервуар с водой на асотее превратился в илистый и мутный пруд, необратимо мелевший, вытекая сквозь щели и трещины строения.

Вдруг я заметил фигуру человека, застывшего как статуя на краю асотеи. Он тотчас резко повернулся и посмотрел на меня, словно прикосновение моего взгляда его обожгло. Я еще чувствовал дурноту, но сквозь пелену, застилавшую глаза, мне почудилось, что незнакомец направился ко мне. Но двигался он чересчур стремительно, как будто при ходьбе совсем не ступал по земле, а перемещался скачками, слишком быстрыми, чтобы глаз мог их уловить. Против света было почти невозможно различить его черты, но я все же рассмотрел, что у кабальеро черные сверкающие глаза, казавшиеся огромными, непропорционально большими на лице. По мере того как он приближался, усиливалось впечатление, что его фигура увеличивается, вырастая. Меня охватил озноб при его приближении, и я отпрянул, не осознавая, что отступаю к краю резервуара. Земля ушла из-под ног, и я начал падать навзничь в грязную воду пруда, но незнакомец успел удержать меня за руку. Он бережно вытянул меня и препроводил на сушу. Я опустился на одну из скамеек, что стояли вокруг водохранилища, и перевел дух. Подняв голову, я наконец ясно разглядел своего спасителя. Глаза у него оказались нормального размера, рост примерно таким же, как у меня, он ходил и двигался, как обычный человек. Выражение лица незнакомца было приветливым и умиротворяющим.