Игорь Тальков. Убийца не найден - [10]

– Что ты наделала, можешь умереть во время родов!

Родители Игоря Талькова – Владимир Максимович и Ольга Юльевна

Однако я родила без мучений, быстро. Родился мальчик, которого я назвала Владимиром в честь моего брата, замерзшего в Якутии. Мы с ребенком были в женской зоне, правда, ребенок содержался отдельно, а отец был в мужской зоне и не мог видеть нашего малыша. И тем не менее как же я была счастлива! Этот теплый комочек, которому я отдавала всю свою любовь, так согревал меня в жизни. После рождения моего Вову, как и других детей, рожденных в зоне, поместили в ясли, которые были расположены на вольной территории. Нас, кормящих матерей, семь раз в сутки водили на кормежку под конвоем. Детский врач, Лина Антоновна, бывшая заключенная, с большой любовью относилась к нашим детям: жалела, ворковала над ними, как родная мать. Кормящим матерям выдавали отдельное питание – молоко, масло, сахар. Дети были вольными, о них заботились. Я все эти дополнительные продукты съедала, потому что думала только о своем ребенке, о его здоровье. А ведь были у нас мамаши, из воровок в основном, которые производили на свет детей только для того, чтобы получать дополнительные продукты. Они их выменивали потом на наряды, а чтобы была видимость молока – съедали селедку и выпивали побольше чая. Можно представить, каким молоком они кормили несчастных детей, которые круглосуточно кричали от голода. Лина Антоновна видела нас всех насквозь, таких матерей она лишала кормлений. Некормящие матери могли видеть своих детей только раз в неделю. Кстати, некоторые воровки вообще не хотели выходить на свободу. Они говорили:

– Здесь хоть кормят, а на волю выйду – опять воровать начну.

Сначала, когда приходилось кормить часто – семь раз в сутки, мы не работали. Едва успевали ходить туда и обратно на кормления под конвоем. Только успеешь перестирать распашонки и пеленки, как снова кричат:

– На кормежку!

Кстати, казенной детской одеждой я не пользовалась: во-первых, ее не хватало, а во-вторых, эта одежда очень напоминала тюремную робу. Жесткие, застиранные распашонки, которые стояли колом и хрустели. Я покупала материал в ларьке и все шила сама. Распашонки, носовые платочки у меня были обвязаны кружевом. Штанишки я тоже шила сама. Иногда в яслях мне выдавали сразу четыре пары грязных штанишек.

– Сколько же раз в день мой Вовка оправляется?

– Тут не только твой Вовка, мы и другим детям его штаны надевали.

– Как же так?!

– У других детей штанов нет, а у твоего Вовки целая стопка лежит. Что же им, бедным, без штанов быть?

Меня всегда это возмущало:

– Ведь у них тоже мамы есть. Что же они об одежде не думают?!

Вова с рождения был очень спокойный красивый ребенок. Мне даже завидовали некоторые мамаши; часто я слышала, как они говорили:

– Дети очень меняются, часто красивые с рождения потом делаются уродами.

Я не обращала внимания, молча кормила и любовалась своим ребенком.

Один раз, помню, проспала ночное кормление. Что-то делала, устала, прилегла на пятнадцать минут, а меня пожалели и не разбудили в двенадцать часов. Проснулась, а мам нет. Ужас! Побежала на вахту, умоляла, чтобы меня одну отвели.

– Ничего, сейчас двенадцать тридцать, другие мамы уже покормили твоего Вовку. Они скоро уже назад придут.

А мне было страшно: как это чужая тетя покормила моего Вовку. Меня называли «ненормальной мамашей». Может быть, они были и правы. Но у меня была такая сильная потребность над кем-то ворковать, хлопотать, в то время я жила только своим ребенком. Спешила к нему на кормление, как на праздник, не замечала грубых конвоиров, а ведь попадались всякие. Некоторые издевались над нами. По дороге внезапно командовали:

– Ложись!

И приходилось падать на грязную дорогу, а ведь мы шли к грудным детям. Там, как и везде, люди разные попадались…

Однако недолго мне пришлось радоваться. Пришла беда. Дети начали заболевать отитом и умирать один за другим. Лина Антоновна боролась за их жизнь, но была бессильна: гной часто не выходил наружу, а распространялся в мозг. Начиналось воспаление мозга, и дети погибали. Володе тогда было полтора месяца. Он был пухлым радостным ребенком, начал агукать, улыбаться. И вот однажды пришла я на кормление и увидела своего ребенка с забинтованной головой: Володя тоже заболел. У него была очень высокая температура, он отказывался от груди и таял на глазах. Его начали колоть семь раз в день пенициллином, потом стрептомицином – ребенок не реагировал ни на что. Глаза и ротик были полуоткрыты, я кормила его из пипетки, но он не мог даже глотать, захлебывался. Утром нянечка выносила мне Володю, и по ее лицу я видела, что дело плохо. И действительно, глаза ребенка были подернуты пеленой, есть он не мог, весил, как новорожденный. И все-таки я не теряла надежду. За все это время не проронила ни одной слезы: боялась, что от волнений пропадет молоко и нечем будет кормить Володю.

Мучения продолжались полтора месяца. Наконец Лина Антоновна заверила меня, что кризис миновал. Однако нужна была кровь для переливания:

– Ты малярией болела?

– Болела.

– Тогда твоя кровь не годится. Найди кого-нибудь, кто бы дал кровь твоему ребенку.