Игнач крест - [55]

— Зачем изволили кликать, батюшка?

— Где чаша святая? — без обиняков спросил посадник.

Авдотья Саввишна молча покосилась на Митрофана, но Иван Дмитриевич нетерпеливо прикрикнул:

— Говори! Куда ты ее спрятала?

Авдотья зачастила округлой низовской скороговоркой:

— Кубок сей ночью зарыла я в холмик над могилкой возле одной церкви: говорят, поганые знают, что христьяне покойников без вещей хоронят, и могилы посему не трогают.

— Твоими бы устами да мед пить, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Только надежды на это мало. Придется тебе, Авдотьюшка, ларец выкопать и сюда принести — Митрофан чашу сию спасет и сохранит. Он муж честный, даром что холоп, а новгородец истинный, и будет ее блюсти. — Посадник говорил сурово, но глаза его, полуприкрытые густыми, еще темными бровями, выражали совсем иное.

— Как знаешь, батюшка, — снова легко вздохнула Авдотья Саввишна.

— Дети-то наши как? — ласково спросил посадник.

— А что им? — с деланной беспечностью ответила Авдотья Саввишна. — Иванка с Порфишкой целые дни из своих игрушечных луков стреляют да все норовят на заборола залезть, Федора боится на двор нос высунуть, в подклети сидит и в куклы играет, раны им перевязывает и песни поет.

— И то дело, — усмехнулся посадник. — Иди, Авдотья, да быстрее возвращайся и не дивись, что за тобой следом два воина пойдут, как только с крыльца сойдешь. Это я их к тебе приставил — за чашу святую ты теперь перед всей новгородской землей в ответе.

Так же тихо, как пришла, Авдотья Саввишна неслышно исчезла. Посадник посмотрел ей вслед и задумался. В непростой и нелегкой его жизни, полной напастей, когда казалось, хуже и быть уже не может, проглянуло для него солнце и до сих пор согревает, разгоняя кровь в его стареющем теле, веселит сердце и ум. Первый раз Иван Дмитриевич женился рано. У него росли уже два отрока — один другого краше, когда во время пожара, которые то и дело вспыхивали на новгородских улицах, сгорел весь его двор и дом. Жена спасла обоих сыновей, успев выкинуть их сквозь гудящее пламя на улицу, а сама погибла. Иван Дмитриевич сильно закручинился, стал молчалив и нелюдим. Сыновей до поры растили его отец с матерью. А потом, как стали старше, пошли они по ратному делу. Лихие выросли молодцы, что Роман, что Завид. Усердные. Иван Дмитриевич вдруг ясно понял, какая судьба ждет их.

Хотя никому не говорил о том, он продолжал тогда горевать о погибшей жене. Через год после ее смерти избрали новгородцы его, вдовца, посадником. Верой и правдой служил Великому городу. За суетой и многомыслием о делах разных, в походах ратных, в распрях с князьями за благо горожан словно бы и притупилась режущая боль. Все было хорошо, пока девять лет тому не взъярились на него богатые новгородские бояре, не пожелали понять, что после ужасного наводнения простой люд совсем разорен, и в одночасье сместили его с посадничества…

А ведь не изгони его новгородцы, а потом и новоторжцы, не встретил бы он Авдотью Саввишну — восьмую дочку в небогатом боярском семействе в Переяславле-Залесском, совсем молоденькую тогда. Мягкостью, веселым нравом, озорными черными глазами и еще чем-то, что он и сам никак не мог объяснить, привязала к себе девица пожилого посадника, который в отцы ей годился. Ничего не мог поделать с собой Иван Дмитриевич — посватался. Что же, решили ее родители, хотя Иван Дмитриевич и изгнанник, а человек видный, воин знатный и муж будет верный. Сыграли свадьбу, а вскоре новоторжцы одумались, приняли-таки к себе Ивана Дмитриевича посадником и торжественно встретили его с молодой женой. Обиды на них посадник не держал: бойкий, гостевой, торговый, ратный, удалой, веселый Торжок пришелся ему по душе, а он столь полюбился и боярам, и простым горожанам, что уже который год на обширной вечевой и торговой площади перед Спас-Преображенским собором они согласно переизбирали его посадником.

Родила ему за это время Авдотьюшка, в которой он души не чаял, троих детей: старшему, Иванке, шел восьмой годик, Порфирушке — седьмой, младшей, Федоре, Федорочке, — пятый. Да и сыновья от первой жены со своими семьями остались в Торжке — видно, крепко любили отца. Иван Дмитриевич был совершенно счастлив, и вот нежданная, негаданная пришла беда. Страшная, невиданная. Сколько людей уже погибло в боях с погаными! Завид и Роман ждут своего часа в рядах златотканых… а что будет с их детьми и женами, с Авдотьюшкой и тремя его младшенькими, Иван Дмитриевич и думать не смел, только по острой режущей боли в сердце понимал, какие сейчас нахлынут мысли о них, и гнал эти мысли прочь — о спасении града и всех его жителей помыслы его. И поднимался в нем неукротимый гнев, а в гневе Иван Дмитриевич был страшен.

Он подошел к оконцу и вспомнил, как совсем недавно смотрел отсюда на последний мирный день Торжка. Было тогда позднее зимнее утро, он увидел причудливо разбросанные по холмам дома, среди которых две линии стен, опоясывающие верхний и нижний город, как бы сдерживали тугими поясами выползавшие на посад избы, видел безветренное солнечное небо, куда поднимался из волоковых оконец дым, как пушистые хвосты серых кошек. Площадь и мощенные дубовыми плахами кривые улицы были пустынны — один из самых оживленных городов Руси внезапно словно вымер. Исчезли многочисленные купцы, гости, прочий торговый и промысловый народ всяких званий и отчин: надменные, дородные, в мехах, аксамите