ИГ/РА - [50]

Мужчины громко загоготали, и я поёжилась от боли в ногах и руках. Между бёдер уже не болело, а может я просто абстрагировалась от этой боли. Кто их там разберёт, игры разума.

Приказ был коротким и чётким: «Избавиться». Сказал он при мне, пока я сплёвывала кровь изо рта и довольно улыбалась, глядя на его осунувшееся лицо.

– Ты зачем это сделала? – взревел Ратмир, едва мы переступили порог дома после клиники.

Я промолчала и улыбнулась. Пусть бесится. Пора и мне получить свою крупицу удовольствия.

– Олюшка, – его голос звенел у меня в голове, обманчиво сладкий и нежный, – Ответь. Объясни. Ты заболела? Что произошло?

– Ничего.

Его глаза, чёрные, как ночь, вдруг превратились в лёд.

– Я сделала это сама, по доброй воле, – добавила я, чувствуя, как лицо расползается в счастливой улыбке.

– Зачем? – привычно–ледяной голос поворачивал невидимый клинок в моей груди, вызывая ужас.

А потом ужас отступил и его заполнило тепло. Удовольствие. Сладость.

Он тряс меня за плечи так сильно, что внутренности ходили по организму ходуном.

Вот он тот самый момент. Месть. Сладко–горькая, настоящая. Вот он – Ратмир, Ратный, и повержен. Я это сделала. Я сделала его.

– Чтобы у меня не было детей.

– Оля, почему? Разве я недостаточно люблю тебя? Разве я не давал тебе всё? Дом, тепло, деньги? Почему ты не хочешь моих детей? – орал он, продолжая меня трясти, как тряпичную куклу.

И я рассмеялась. Впервые за последние три года, полных отчаяния, боли, унижений – я рассмеялась. Хрипло и заливисто, звонко. С душой.

А потом я замолчала и посмотрела на него. Пристально, злобно, со всей ненавистью, которая накопилась за эти годы; так, что он вздрогнул.

– Да я лучше буду бесплодной, чем буду носить твоего выродка, – выплюнула я, глядя в его чёрные глаза.

Удар по лицу был хлёстким, сильным, отмашистым. Я не удержалась на ногах и снова засмеялась, упав на колени. Сплюнув кровь прямо на его начищенные до блеска ботинки, я подняла голову и сказала:

– Я лучше сдохну, чем на свет появится твой ублюдок.

Колено впечаталось мне в нос, но боли не было. Её уже давно не было. Иногда что–то ныло, иногда тянуло, особенно в те моменты, когда Ратмир пытался быть со мной нежным. Но боль, в том понимании, в котором её представляет обычный человек, давно ушла.

– Тварь, – зашипел Ратмир, схватив меня за волосы, – Тва–а–арь, – простонал он, с силой отшвырнув меня на пол.

Я продолжала хрипло смеяться, хохотать. Над ним. Над его пошатнувшейся властью. Над тем, что какая–то девчонка его сделала. Обставила. Шах и мат.

– Избавиться, – произнёс его ровный голос надо мной.

– Может в бордель? – вяло сказал Соколов, – Ещё поработает на славу.

– Избавиться! – взревел Ратмир, – Закопать живьём!!!

Дверь машины открылась, Соколов сел рядом. Когда мужские силуэты скрылись в густой хвойной чаще, он повернулся ко мне.

– Я сделал, как ты просила.

Коротко кивнув, я вытерла кровь с лица и посмотрела на разорванную блузку и юбку.

– Сумку брошу в яму, – тихо шепнул он, – Там документы и все данные: адрес, имя–фамилия. Мобильник, одежда и вещи первой необходимости, аптечка. Немного денег. В километрах двадцати есть деревушка, оттуда курсируют маршрутки в область.

– Куда ехать? – с трудом пошевелила я разбитой челюстью.

– В Питер.

– Хорошо, – откинув голову назад, я устало прикрыла глаза.

Только бы продержаться. Только бы продержаться…

– На лицо кину ветку, чтобы не задохнулась. Засыпать буду неплотно, – продолжал шептать Миша, – Надеюсь, ты справишься.

Лес был холодным и морозным. На дворе середина осени, а я в разодранной одежде и без пальто. Ступая нетвёрдыми ногами по рыхлой, присыпанной хвоей почве, я подошла к краю моей могилы и посмотрела на Соколова. Он невидимо кивнул мне, подхватив одну из лопат с земли, и быстро толкнул ногой чёрную спортивную сумку, пока остальные курили возле машины. Я скатилась вниз и легла в яму. В лицо швырнули ветку с колючими хвойными иголками, но пряным и сладковатым ароматом. Потом по нему ударила земля.

– Жаль, красивая девка, – произнёс голос Влада.

– Была, – засмеялся Мельников, и первый подхватил его смех, – Оставил бы мордашку напоследок, полюбоваться, Мишань.

Я отгородилась от их хохота, и оставила в голове только размеренные звуки лопаты, врывающейся в земляной ком; затем удар по ногам, животу, телу, волосам. Когда лицо накрыла темнота, я задержала дыхание и стала дышать прерывистее. Звуки отдалились, приглушились толщей надо мной, а затем стихли.

– Поехали, – глухо послышалось сверху.

– А вдруг вылезет?

– Не вылезет, я ей снотворного дал.

– Умно.

Голоса исчезли, и я осталась лежать в тишине. Земля мерзко щекотала голую кожу, ссадины и раны начало пощипывать, но я терпела. Ещё чуть–чуть, и вот она – моя долгожданная свобода.

Ещё чуть–чуть…

Глаза были закрыты, чтобы не уколоться иголками, тело болело. По нему сползали комки земли, вызывая ощущение, будто я в яме с жуками. Мерзко, но ещё немного…

Время растянулось, замедлилось. Я медленно пошевелила рукой, и стиснув зубы начала прорываться ей сквозь толщу почвы надо мной. Рука плохо слушалась, поэтому я добавила к ней вторую – и рыла. Разрывала, скрипя зубами. Колени были придавлены, но я шевелилась и крутилась, чтобы вырваться.