Иерусалимский ковчег - [33]

В комнату вошла неулыбчивая Мариша, внесла свечи, в серебряном канделябре.

— Пора, — Виктор кивнул на настенные часы.

— Пора, — согласился я.

— Мариша, — обратился Заречный к горничной. — Вели кучеру рысаков закладывать!

Девушка кивнула и поспешила убраться с глаз подальше, даже не взглянув в мою сторону.

«Видно пожалела о вчерашнем порыве», — мысленно заключил я, проводив ее взглядом.

Экипаж у Заречного был отменный, роскошествовал мой друг похлеще санкт-петербургских франтов, ясное дело, не хотелось ему с такою жизнью расставаться.

Колеса позолоченные, сбруя сафьяновая, возница в кафтане из изумрудного бархата, опушка бобровая, так и переливается.

— Богато, — отметил я.

Виктор вздохнул:

— На одного тебя и надежда! А то как бы мне со всем этим не распроститься!

— Не прибедняйся, — ответил я. — До аукционной продажи-то поди далеко!

— Эх, если так и дальше пойдет! — Заречный махнул рукой.

— Слушался бы Василия и не связывался с мошенниками!

Кинрю открыл дверцу и влез в экипаж, за ним по очереди забрались в карету и мы.

Кучер на козлах натянул поводья, стегнул лошадей, и мы тронулись с Пречистенки на Тверской бульвар, где располагался известный клуб.

Уже когда мы подъезжали к рассвеченному подъезду, я обратился к своему старому другу:

— У меня к тебе, mon ami, небольшая просьба!

— Слушаю, — Заречный обратился весь во внимание.

И я изложил ему суть дела, которая заключалась в том, чтобы он представил меня в клубе Запашного как одного из самых богатых людей северной столицы, страстно желающего испробовать свои силы в игре. Я уповал на то, что Гастролер не ведал еще о моих талантах.

— Так ты желаешь сойти за новичка? — переспросил поручик.

— Так точно, — ответил я, замыслив изобразить собой для шулера легкую добычу.

— Нет ничего проще, — ответил Виктор, когда карета уже остановилась.

Привратник приветствовал всех приезжающих величественным кивком седовласой головы.

У подъезда сгрудились экипажи всех мастей. Кинрю остался нас дожидаться в карете, сославшись на свою нелюбовь к занятиям подобного рода, при нем, как всегда, была его вездесущая решетчатая доска. Впрочем, мне грех было на это жаловаться, стоило только припомнить эпизод на станции в Торжке.

Заречный шел впереди, бряцая шпорами и поблескивая золотыми петлицами на воротнике. Я едва поспевал за ним по мраморным ступеням, ища глазами в толпе Матвея.

Мы миновали ряд шикарно обставленных комнат с карточными столами.

— Хочу представить тебя хозяину самолично, — шепнул мне Виктор на ухо.

— Вот и ладно, — согласился я.

Наконец, мы вошли в ярко освещенную комнату, зашторенную тяжелыми темными драпри. Почти всю ее занимал длинный стол, покрытый зеленым сукном, исчерченным белым мелом. За этим столом стоял широкоплечий красавец с глубокими мечтательными глазами и узкими светлыми бакенбардами. Исполненный истинно дворянского благородства, он хладнокровно и с достоинством метал банк.

— Андрей Запашный, — полушепотом сообщил мне Виктор. — сам хозяин этого дома.

Мы протиснулись сквозь ряд понтирующих игроков. Заречный ткнул меня в бок локтем, склонился надо мной и как можно тише сказал:

— Смотри, справа от тебя. — Я повернул свою голову в, указанную мне, сторону. — Господин Воротников, собственной персоной.

— И впрямь, — прошептал я в ответ, узнавая пройдоху по описанию Рябинина.

Взгляд у него был острый, пронзительный, узкие карие глазки так и бегали, цепко следили за всеми движениями банкомета.

— Позволь-ль-те по-о-ставить кар-ар-ту, — проговорил он, заикаясь и протягивая нежную холеную ладонь, унизанную сверкающими перстнями. Брильянты при свечах так и сверкали, отвлекая внимание от рук! Я готов был поспорить, что Матвей очень тщательно ухаживает за руками как за главным атрибутом своей специальности, бережет их и непременно ходит в перчатках. Я по опыту знал, какие чувствительные пальцы у шулеров.

Разнаряжен Воротников был словно рождественская елка: светлый фрак, панталоны короткие, с узорчатыми лампасами, белые чулки, жилетка двубортная в елочку, черные лакированные башмаки.

— Будьте любезны, — кивнул Запашный пепельными кудрями.

Карта Матвея легла на стол, и он написал над нею свой куш. Я подумал, что, верно, до Москвы еще не докатилась дурная слава Воротникова, иначе вряд ли он был бы принят в таком известном клубе, как этот. Хотя, если верить слухам… В общем, поговаривали, что промышлял здесь не только изгнанный из родных пенат франтоватый Гастролер.

Когда партия, наконец, закончилась, Запашный передал свои права банкомета невысокому близорукому господину в лорнете и вышел в буфет освежиться лимонадом. Лакей в парадной ливрее преподнес ему трубку с янтарным мундштуком, и хозяин закурил, присев на широкий диван с зеленой обивкой.

Виктор устремился за ним, подхватив под руку и меня.

— Андрей Александрович, — окликнул он хозяина клуба.

— Виктор Кондратьевич, очень рад! — заулыбался Запашный.

— Вот, хочу вам представить моего лучшего друга, — кивнул Виктор в мою сторону. — Яков Андреевич Кольцов.

Я поклонился.

— Очень приятно, — любезно сказал Запашный. — Хотите присоединиться? — он кивнул в сторону стола.

— Очень хочу, — воодушевленно ответил я.