Иерусалим - [8]

Однажды, долгое время спустя, как он был отлучён от Церкви, Раннульф наткнулся в лесу на заброшенную часовню, и впервые, быть может, потому, что ему это было запрещено, ему пришла мысль помолиться. Он вошёл и преклонил колени подле дощатого, обложенного дёрном алтаря. И вдруг в часовне возникла юная девушка с охапкой цветов.

   — Ты пришёл, чтобы спастись? — спросила она. Она совсем не боялась его, хотя как раз в тот миг он подумал, как бы изнасиловать её. — Я научу тебя, как спастись, — продолжала девушка, — но сперва ты должен быть связан.

   — Так свяжи меня, — предложил он со смехом, желая лишь одного — подманить её поближе.

И она подошла, нежная, гибкая и прекрасная, подошла так близко, что дыхание её коснулось его лица. Она взяла его грубые руки, сложила их ладонью к ладони и обвила запястья цепью из цветов — совершенно серьёзно, будто на самом деле могла так связать воина, подобного ему.

Он задрожал от похоти; он жаждал повалить её, взять силой, увидеть её слёзы, увидеть кровь, струящуюся по её белоснежным бёдрам. Цветы сковали его как железо. Девушка-дитя властвовала над ним, точно королева. Она заглянула ему в глаза и сказала:

   — А теперь ты должен попросить Бога спасти тебя.

И Раннульф, стоя на коленях с ней рядом, повторял за ней «Символ Веры», впервые вникая в слова, а потом разрыдался; ослеплённый стыдом и виной, отчаянием и скорбью, он проплакал много часов. Когда он очнулся, дитя исчезло.

Раннульф понял, что ему дан ещё один шанс. Он поскакал в Руан, в прецепторию[7] тамплиеров, и отдал себя Иисусу Христу. Три месяца спустя он уже направлялся в Святую Землю, дав обет никогда больше не смотреть на женщин и биться лишь с врагами Господа.

Это было более десяти лет назад. Ныне ему казалось, что он всегда жил здесь, в Храме, в Иерусалиме.

Марк прожил здесь всего полтора года. Марк останется здесь навечно.

Раннульф стоял на краю могилы, глядя вниз, на мёртвого воина, одетого в чистую белую котту[8] и обёрнутого в чёрный плащ. Лишь ещё трое рыцарей стояли с ним рядом и смотрели, как священник в зелёных одеждах произносит последние благословения и кропит святой водой. Остальные рыцари несколько недель назад ушли на север и отправились осуществлять крестовый поход к Хомсу, и покуда из них не вернулся почти никто.

Когда надлежащая служба закончилась, тамплиеры начали собственный обряд. Сомкнувшись в общем объятии вокруг могилы, они раскачивались, взывая к Господу, моля Его отпустить их, как Он отпустил Марка. Потом, передавая друг другу лопату, они стали засыпать землёй тело Марка. Сделав это в свой черёд, Раннульф опустился на колени у могилы и попытался молиться. Более всего в жизни он ненавидел именно это: бесконечные коленопреклонения и бормотание одних и тех же слов. Порой он вообще не мог твердить этих слов, а просто съёживался на земле, опустив голову, покуда в ней толклись чёрные мысли об убийствах и похоти. Но ради Марка он принудил себя прочесть несколько раз «Отче наш». Пока он творил молитву, лопата заскрежетала и звякнула, земля осыпалась в могилу, и рыцари отошли — все, кроме одного.

То был Герман де Монтойя, прецептор[9], только возвратившийся из Хомса. Офицер, он ждал недолго, прежде чем, кашлянув, сказать:

   — Прости, что прерываю тебя, Святой.

   — Конечно. — Раннульф поднялся. К его котте, там, где колени касались земли, прилипла грязь. Он подумал о Марке, лежащем в грязи целиком, и содрогнулся.

Герман де Монтойя перекрестился.

   — Спаси его Господь. Когда он только приехал сюда, мне подумалось, что он либо изменит, либо сбежит — он казался совсем никчёмным.

Раннульф вспомнил доблесть Марка во вчерашней битве; наверняка Господь взял его к себе — его, кто отдал жизнь, следуя за Истинным Крестом. Он воткнул лопату в землю поодаль и пошёл вверх по склону.

   — Все мы по-своему никчёмны.

Кладбище тамплиеров находилось на крутом, заросшем боярышником холме близ заложенных Золотых ворот, над долиной Кедрона. За распадком, в тёмной гуще кустарника и виноградных лоз, лежал Гефсиман. Бремя этого места тяготило Раннульфа, как железо. По этой земле, где сейчас ходил он, быть может, ступал сам Господь, или Авраам, или Иисус. Даже солнце, плывущее призраком в затянутом тучами небе, казалось здесь тенью какого-то высшего света. Над храмовниками вздымалась восточная стена города, ряды каменных блоков, будто уложенные друг на друга гробы.

   — Бог сотворил нас и желает спасти нас; мы не можем быть совсем никчёмны, — возразил Герман. — Я хотел бы услышать о вашей поездке в Каир.

В чёрной бороде Германа просверкивала седина — непривычно для тамплиеров, среди которых тридцатишестилетний Раннульф считался стариком. Герман дожил до своих лет благодаря должности: он был наставником новичков, и обязанности обычно держали его вдалеке от битв. Пока они шли вдоль подножия стены к следующим — открытым — воротам, Раннульф поведал ему о долгом путешествии в Египет и о том, как он и Марк ложью и подкупом добывали сведения вокруг Каира.

   — И ты думаешь, там командует Саладин, — проговорил Герман. Они прошли по узкой тропе к воротам в углу стены и направились к Храмовой Горе, которая представляла собой один огромный квартал.