Иероним #1 - [10]

Луч фонаря не добивал до стен. Чувство свободного пространства приятно обняло пахнущими пылью камнями и еле уловимой свежестью горного ручейка. Сердце забилось быстрее, и радость робко толкнулась в груди. Омрачало одно – страшно хотелось пить. Жажда иссушила, тугим комом застряла в горле. Легкие вдыхали воздух, песком щекотавший гортань. Желание пить толкало вперед. Проковыляв небольшое расстояние, наткнулся на бесформенные развалины какой-то постройки. Свет фонарика вырвал из тьмы глыбы камня и грубо отесанные колонны, явно сделанные человеческими руками. Надежда на спасение тоненьким ростком пробивалась сквозь мрачные мысли, согревая душу.

Люди были здесь. Значит, мои шансы выйти наружу увеличивались.

Милый фонарик тщательно ощупывал щербатый от времени контур полуразрушенного здания, каменные ступеньки, арку входа… Тени испуганно шарахнулись, вжавшись в углы. Толстый, нетронутый слой серой пыли успокаивающе не обнаруживал признаков присутствия человека. Давно никто не ступал на полуразрушенные ступени. Жажда гнала меня, неумолимо толкая вперед, заставляя превозмогать боль и, пошатываясь, переставлять словно налитые свинцом ноги, поднимаясь по каменным ступеням. Потревоженное мертвое море пыли взвилось клубами. Луч жадно ощупал гранитные стены просторного зала, застыв на постаменте из черного камня. Его венчала, изгибаясь контурами, грубо выточенная из дерева чаша. Шестиконечное основание плавно перетекало в узкую ножку, заканчивающуюся широкой полусферой, этакая конфетница. Пошатываясь, подошел к постаменту и заглянул в чашу. Луч света искорками заиграл в прозрачной воде, наполнявшей деревянный сосуд.

Мираж.

Прислонив автомат к постаменту, потянулся дрожащими нетерпеливыми пальцами к чаше. Приятная шершавость дерева легла в ладони. Попытка наклонить сосуд ни к чему не привела. Чаша и на миллиметр не оторвалась, намертво приклеившись к поверхности постамента. Зеркальная гладь воды не шелохнулась.

Совсем ослаб.

Попытка встать на цыпочки и дотянуться губами до вожделенной влаги гулко отозвалась болью в раненой ноге, и отяжелевший рюкзак предательски дернул тело назад, врезаясь лямками в плечи. Оставив попытки дотянуться, я, пересиливая боль, снял рюкзак. Плечи благодарно отозвались легкостью. Ноги подкосились, я разжал пальцы, и рюкзак упал на каменный пол, выбив облачко пыли и вероломно задев многострадальную ногу. Боль впилась в рану. Перед глазами поплыли красные круги. Жажда терзала, усиливая и без того плохое самочувствие.

Глоток бы той бурой воды из озера…

Теряя сознание, погружаясь в липкие лапы бреда, вцепился слабеющей рукой в чашу, вытянул шею, подтянулся и, встав на носок здоровой ноги, наконец вожделенно коснулся губами шершавого края чаши. Зубы намертво вцепились в дерево, помогая телу. Свежесть влагой защекотала ноздри. Из последних сил жадно втянул воду. Жидкость устремилась в горло, огромными глотками проваливаясь внутрь. Холод болью обжег потрескавшиеся губы. Абсолютно безвкусная живительная влага.

Жажда отступала. Усталость невидимой легкой рукой снимало с плеч, а глотки студеной живительной влаги, казалось, проникают прямо в вены, разгораясь пожаром. Побелевшими от напряжения пальцами продолжал подтягивать тело, не разжимая впившихся в край чаши зубов. Чаша не пустела. Огонь и холод встретились в середине груди и взорвались болью, пронзившей меня как раскаленным железом. Зубы разжались, постамент ударил в грудь, опрокидывая на спину. Сознание, пискнув, выключило мозг.

2

Яркая вспышка ослепила глаза, переходя в разрастающиеся, извивающиеся змеями синие молнии. Сознание рассыпалось миллионами мелких искорок. Ощущение собственного тела пропало, и наступила всепоглощающая легкость. Осколки здравого смысла хаотично роились, сталкиваясь с заледенелыми мыслями и обрывками памяти. Выручила яркая, резкая боль, матовым лучом пронзившая творившийся кавардак. Каждый осколок сознания содрогнулся, не в силах вытерпеть жестокую муку. Искорки мотыльками на свет свечи устремились к центру пульсирующего луча, приносящему нестерпимое, парализующее страдание. Остатки воли принялись соединять осколки здравого смысла в серебристый шар, облепляя источник боли. Все новые и новые искры сознания стремились помочь своим горевшим в матовом пламени товарищам. Мучения становились невыносимыми, но воля неумолимо продолжала собирать разбитый разум. Секунда, и наступившая спасительная тишина окутала холодом забвения. Слепившееся в шар сознание ощутило страшную мощь Вселенной, бесконечно огромной, усыпанной мириадами небесных тел, несущих холодный всепроникающий свет. Творилось неописуемое. Секундная вспышка видения выхватила знакомые очертания одетого в грязный комбинезон тела, распластанного в нелепой позе на полу и бьющегося в судорогах.

Льдинки мыслей оттаивали.

Вот и смерть. Где свет в конце туннеля? Где проносящиеся картины жизни?

Сознание светящейся ночной бабочкой парило в мягкой пуховой пустоте. Вселенная распахивала двери и принимала в ласковые, нежные объятия. Пространство запотевшим окном мутнело, теряя краски, уступая место непроглядной, колючей, холодной тьме, поглотившей и растворившей маленькую частичку в тишине и забвении. Боль, в последнее время ставшая верной спутницей, исчезла, ощущение небывалой легкости и спокойствия обволакивало, качая в уютной колыбели. Бег секунд превратился в тянущийся сироп и в конце концов застыл. Безмолвное, хладнокровное спокойствие вечности завладело угасающим сознанием.