Иероглифы Сихотэ-Алиня - [8]

— Почуйко! Останетесь дневальным.

— Слушаюсь, — равнодушно ответил Андрей и перестал обуваться.

Пока Пряхин докладывал по телефону о событиях дежурному, пока собирал бинты и лекарства, Губкин допытывался у Васи Лазарева:

— А ты дойдешь?

— Конечно дойду! Я же лепешек с лимонником наелся. Съешь их — и ни за что не устанешь. Удэгейцы, когда за лосями гоняются, то трое суток не спят, и ничего. А все от лимонника.

Когда все были готовы к выходу, Почуйко решительно вытащил из ящика с продуктами копченую колбасу, сахар, несколько пачек галет и, передавая старшине, Васе Лазареву и солдатам, пояснил:

— Это на дорогу. Ведь и ужинать кое-как ужинали и завтракать некогда.

Первые неприятности

Проводив товарищей, Андрей Почуйко сдвинул ушанку на слегка вздернутый широкий нос, погладил живот и сказал:

— Та-ак… Це дило трэба розжуваты…

Прежде всего он развел костер под ополовиненным вчера чайником, достал сухари, колбасу и луковицу. Вынимая из кармана ножик, для порядка привязанный веревочкой к брючному ремню, он увидел ужа и опять протянул:

— Та-ак… Хороший хозяин, говорят, прежде скотину накормит, а потом сам поест. А чем же тебя кормить? Молочка-то нет.

Он отрезал кусочек колбасы и положил его перед ужом. Уж осмотрел колбасу со всех сторон, но есть не стал.

— Выходит, перцу ты не любишь. А чего же тебе дать?

Андрей почесал затылок и достал банку мясных консервов. Красное, распаренное мясо уж тоже не тронул.

— Ох и привередливый же… — удивился и рассердился Почуйко. — Раз тебе наикращи солдатские харчи не нравятся, ходи… чи той, ползай голодный.

Съев колбасу и луковицу, Андрей покосился на дремавшего у входа в палатку ужа, вздохнул и принялся за консервы. Солнце уже вышло из-за гор и било ему прямо в глаза. Пришлось пересесть на другую сторону стола, снять ушанку и расстегнуть воротник. Доев и консервы, Андрей печально вздохнул, положил в чай сахару и стал размачивать поджаренные сухари. Потом он расстегнул еще пару пуговиц на гимнастерке и, долив чаю, стал пить уже вприкуску.

Со лба лил пот. Вытирая его, Андрей выронил кусочек сахару, нагнулся за ним и увидел, что уж ползает у него под ногами, ловко собирая крошки длинным, раздвоенным язычком. Вот он наткнулся на сахар, лизнул его и склонил голову набок, точно прислушиваясь к чему-то. Потом он торопливо схватил сахар, высоко задрал голову и проглотил тронутый пылью сладкий кусочек.

— Вы дывиться, яка сладкоежка! — воскликнул почему-то растроганный Андрей и раскрошил еще одну грудку сахару.

Уж быстрыми и точными движениями подобрал беленькие кусочки и, поднявшись на половину своего туловища, слегка покачиваясь и склоняя голову то в одну, то в другую сторону, смотрел на Почуйко.

И в этих странных, не по-живому струящихся движениях змеи, в ее тяжелом, немигающем взгляде, в неприятном трепете, который время от времени пробегал по длинному, крупному ее телу, Андрей увидел что-то такое, что сразу уничтожило его почти умиленное любопытство. Теперь уж показался ему противным и страшным, и Андрей хотел было прогнать его, даже ударить, но сейчас же вспомнил, что если бы не уж, то та черная гремучая змея могла бы укусить его, и тогда не было бы Андрея Почуйко на белом свете.

Он тихонько чертыхнулся, в сердцах отставил от себя кружку и, взглянув на солнце, решил, что можно и отдохнуть. Притащив к столбу полушубок и подложив под голову связку ватных шаровар, он снял с телефонного аппарата трубку и пристроил ее под ухо. Уже сквозь дремоту он вспомнил о черной змее и вскочил.

«А ну как опять подползет?» — тревожно подумал Андрей.

Он осмотрелся и, раскрошив несколько кусочков сахару, разбросал их вокруг своей постели. Суетливо тыкаясь мордочкой в одеревенелый бурьян, уж подбирал белые кусочки и, склонив голову набок, подолгу смаковал их.

— Ну вот и добре, — усмехнулся Почуйко, — ты кормись, а я отдыхать буду.

Он пристроил поудобней телефонную трубку и прилег. Припекало солнце, успокаивающе лепетала река. Андрей блаженно почмокал толстыми губами и смежил глаза. Но уснуть ему не пришлось. Поблизости раздалось похожее на куриное кудахтанье, потом клекот и, наконец, отчаянный птичий крик. Андрей вскочил и вспугнул пристроившегося у его ног ужа. Оказывается, пока Почуйко посапывал на припеке, из ближних кустов выбрались фазаны, склевали не только рассыпанные на столе сухарные крошки, но и разворошили продукты и, главное, проклевали мешок с гречневой крупой. Теперь они дрались возле добычи.

Серенькие, с коричневым отливом, невзрачные фазаньи курочки отчаянно старались пробиться к мешку, отталкивая более удачливых товарок. Разукрашенные оранжевыми, пестрыми, сизыми и синими перьями фазаньи петухи то старались навести порядок в своих стайках-семьях, то распускали крылья и, подергивая длинными и тонкими хвостами, приседали друг перед другом, как воротник взъерошивая перья вокруг хохлатых головок. Они клекотали и норовили ударить друг друга крепкими клювами. Но потом, точно передумав, расходились и, охорашиваясь, осматривали свои подросшие, жадные выводки.

— Кыш, проклятые! — закричал обозленный Андрей. — Кыш!

Фазаны взлетали не сразу. Они вначале примолкли и осмотрели Почуйко, а потом, как разноцветные снаряды, со свистом пронеслись над постом.