Иду на задержание! - [4]

Тревожный ход мыслей прервал вошедший, как принято, без стука старший милиционер Пастухов. Доложил, заметно спотыкаясь на согласных:

— Никаких следов! Разве что по деревням проехать, расспросить, не видел ли кто подозрительных.

Глаза Пастухова вдруг подернулись пеленой, губы мелко задрожали и голос стал с неприятной хрипотцой.

— Эх, Михаил Иванович! До чего дожили: с какими-то бандитами не можем справиться! Или наша власть слабая?

Дубинкин оборвал:

— Ты это брось, Пастухов! Хоть ты и увеченный врагами Советской власти, а не заговаривайся. Колчака сломали, а уж эту вшивоту запросто подавим.

Пастухов ушел, но взбаламученная им злость долго не оседала. Конечно, дерганый мужик этот Пастухов. Красноармеец из Ростова. Контузили, когда здесь бои проходили, оставили в селе выздоравливать. Оклемался — в милицию попросился. Заикается до сего дня… Ишь ведь как завернул, что власть слабая…

В тот день Дубинкину удалось лишь на минутку заскочить к себе наверх. Не разбирая вкуса, поел, что поставила на стол Елизавета, погулькал Николке, таращившему глаза из зыбки, поинтересовался, где шлындает Зинка, и снова бросился вниз по лестнице — как в пропасть провалился.

Взбодрилась, наконец, душа Дубинкина: что-то, кажется, начало проясняться. Ограбленный Зубов на улице случайно признал одного из бандитов, проследил, в какой дом тот зайдет и, минуя всех, выложил плоды своих наблюдений Дубинкину, который решил брать бандита сразу же. Дом на Почекутовской был знаком: в нем одиноким бирюком жил Николай Ферапонтов, могучий когда-то мужик, промышлявший конокрадством. Застигнутый однажды мужиками на месте преступления, он стал быстро чахнуть, однако выжил, хотя и остались кожа да кости. С этого времени и приобрел он прочную кличку Хилый.

Операция прошла без сучка-задоринки. Хилый не мог предупредить гостя, поскольку тот был мертвецки пьян, да и сам сопротивления не оказал. Был он злобно спокоен, но, когда Дубинкин распорядился обыскать дом, вдруг встревоженно заворочал глазами. Волновался не зря: в подполье под картошкой обнаружили целый склад оружия: трехлинейки, карабины, смит-вессоны, бульдоги, а в сарае ящик патронов и десяток гранат.

В эту ночь Дубинкин не спал. Надо было срочно ответить на несколько вопросов, главными из которых ему казались такие: кому принадлежало оружие, кто и когда должен был им воспользоваться? Наспех допрошенный Хилый нагло темнил, божась, что отступавшие колчаковцы «силом» заставили его сохранить оружие, а он просто-напросто забыл об этом сообщить. На вопрос о госте ответил, что это его напарник по прежнему ремеслу Кеша. Приходил сбивать на кражу, да он, Хилый, не согласился, поскольку окончательно и бесповоротно пошел по рельсам новой жизни. И все. Надо было ждать, когда очухается Кеша.

После полуночи Дубинкин зашел в дежурку к Нифонтову, и они вдвоем перетащили оружие в другое место.

Только под утро Кеша стал подавать признаки жизни. Стараниями Нифонтова он, наконец, малость протрезвел, но еще долго не мог понять, где он и чего от него хотят. А понял — лишь поскреб пятерней в затылке и заверил, что раз все равно ему крышка, так он ничего не скажет.

— А ты получше подумай, — посоветовал Дубинкин. — Раз тебе все равно крышка, не выложить ли все как на духу.

Кеша подумал, снова почесался.

— И то правда. Только калган трещит, спасу нет, говорить не хочется.

Понятливый Нифонтов мигом принес откуда-то бутылку, больше чем наполовину заполненную белесой жидкостью. Кеша понюхал, одобрил: «Без обману!» — и начал повествование.

Выходило, что банда прячется по глухим заимкам и деревням, а он, Кеша, у них вроде связного, хотя иногда и участвует в деле. Кто атаман, он не знает и не видел его, но слышал, что какой-то белогвардейский офицер. Точно не знает, но догадывается, где его пристанище. И еще кто-то здесь, в селе, якобы есть, кто через Хилого сообщает, куда ехать за добычей и где ищет банду милиция. Еще оружие есть где-то в лесу, но главный запас был у Хилого.

Кеша назвал с десяток фамилий и кличек членов банды. Только тогда с видом человека, проработавшегося на пахоте, несколькими глотками осушил бутылку.

Нифонтов увел его, а Дубинкин сел сочинять рапорт в губернскую милицию. Брезжило утро. Отправил донесение и стал обдумывать план действий на завтра. Вчерне набросав план, поспешил в волисполком.

Возвращался из исполкома поздней ночью. Под сапогами звонко похрустывала подернувшаяся легким ледком пустынная улица, полная луна заливала мертвенным светом дома, тополя, обширные пустыри огородов. В конце села нехотя взлаивала собака. «Побродить бы сейчас с Лизой, — подумал Дубинкин. — Уже ведь по двадцать пять. Не заметишь, как совсем состаришься. — Но тут же успокоил себя: «Ничего, нагуляемся, будет время. Вот банду выловим и погуляем».

По милиции этой ночью дежурил Пастухов, сменивший Нифонтова. Вид у дежурного, отметил начальник, был неважнецкий, как будто его весь день гоняли бегом без передыху.

— Ты что, болеешь? — спросил Дубинкин. — Кто-нибудь подменит, коли так.

Пастухов мрачно ответил, что совершенно здоров и спасибо, мол, за беспокойство. «Обиделся за давешнее, — подумал Дубинкин. — Ну, ничего, за дежурство остынет». Проверил, надежно ли сидят Кеша и Хилый, и поднялся к себе наверх, предвкушая, как славно выспится за двое суток.