«Иду на красный свет!» - [118]

Просто удивительно, как всего лишь двадцатилетний Волькер высказывает свое мнение об абстрактном социализме, отвергая его, поскольку под ним каждый может представить себе что угодно, и именно этим подобный социализм в конечном счете приемлем для врагов социализма:

«Если какую-нибудь глубокую мысль мы будем слишком пространно толковать и истолкуем так, что каждый может ею прикрыться, лишим ее всякой остроты, если мы откажемся принимать на себя всякий риск, связанный с ней, и красивым голосом будем восхвалять результаты этой операции, то тем самым пробудим «энтузиазм» в чехословацком народе».

Разумеется, само время способствовало тому, чтобы мировоззрение Волькера выкристаллизовалось. Окончилась первая мировая война, буржуазный гуманизм показал свое подлинное лицо в кровавых бойнях, в России победила пролетарская революция, и ее влияние распространялось по всей Европе. Известную роль сыграл и жизненный опыт волькеровского поколения. Фучик метко говорит об этом, вспоминая свое начало:

«Я рос во время войны. Для подрастающих это имело особое значение. Кому в начале войны было двенадцать лет, тот видел события к концу войны, хотя еще и детскими глазами, но уже с опытом двадцатипятилетнего».

С Волькером было примерно то же. Первая его книжка — «Гость на порог» — лирика юного сердца, мир, увиденный глазами юноши, верившего в его волшебство, сказочность. Но мальчишеское сердце поэта взрослеет, сказывается жизненный опыт, и наступает «Час рождения» поэта, в результате которого он обретает новое сердце, воинственное и непримиримое. Сборник «Час рождения», представляющий собой вершину творчества Волькера, буквально монашески строг, поэт отбрасывает аполлинеровский стих, так завороживший его своей поэтической формой, и создает поэзию, которую безоговорочно ставит на службу пролетариату. Из поэтов, которые какое-то время идут вместе с ним, Волькер — единственный, кто не подвержен сухой агитационности, поверхностности и преходящей бессодержательности. Из тогдашних молодых он стал наиболее глубоким, создал наиболее чистую форму поэзии, про которую знал, что она еще не вполне отвечает понятию подлинно социалистической поэзии, поскольку вырастает на переломе двух эпох, а следовательно, даже если в ней уже существуют многие признаки нового, она еще в значительной степени отражает влияние старого мира в силу некоторых эмоциональных и формальных связей. Но эта поэзия уже не имеет ничего общего с мещанской сентиментальностью, с плаксивой «социальной» поэзией, отображающей пассивного угнетенного человека. Поэзия Волькера стремилась быть прежде всего действенным оружием рабочих, борющихся за социалистический мир. Его герой — трудящийся человек, рожденный для весны жизни, которую он должен для себя завоевать, рабочий, являющийся самой реальной реальностью, человек с пламенным сердцем и с классовой ненавистью, воспитанный жизненными трудностями, создатель ценностей, как Антонин из «Баллады о глазах кочегара», как те люди с заводов и чердаков, с прекрасными мечтами:

…Люди из плоти и крови, наследники мира, земного создатели рая,

чудный сон убивают они, в несомненную явь претворяя…[31]

Эта поэзия написана для чтения вслух. Там, где ее читают и декламируют, она зажигает в сердцах слушателей коммунистические идеи. Она производит захватывающее впечатление своей простотой, своей убедительностью, своей революционной этикой, своим пафосом, своей образной силой, с какой она доходит до сердца и ума слушателей. Волькер — поэт, которому нельзя не верить. Поэт рабочих. Поэт, которому, доживи он до зрелых лет, ничего из созданного им не пришлось бы оправдывать наивностью. Поэт, который имел свою классовую честь. И свое лицо. Волькер не был поэтом для эстрады. Он был не из тех, кто меняет свои убеждения. Он читал на собраниях коммунистов, на рабочих и студенческих вечерах передовой молодежи и делал это не для развлечения публики. Для сотен слушающих его это был праздник культуры. К ним впервые обращалось настоящее искусство, и это искусство было их искусством. Поэт был одним из них. Он не надевал маску шута или арлекина, у него не было честолюбивого желания вызвать восторг, как у эстрадного куплетиста или клоуна.

Некоторые его друзья — кто-то раньше, кто-то позже — дезертировали, отошли от знамени. Дезертирство — не новость для литераторов иного эмоционального склада и имеющих иные намерения. Впрочем, они и не создали ничего значительного. Разве могут они сравниться с Нейманом, Горой, Волькером. Во многих странах в ту пору началась стабилизация капиталистических устоев, поэтому в среде рабочих стала утрачиваться революционная перспектива. Для коммунистов же наступил полный мучений период длительных боев, репрессий и преследований. Это не прибавляло оптимизма. Лишь самые мужественные остались верны. Для Волькера революционным поэтом был тот, кто мог слиться не только с победившим революционным рабочим классом, но и с еще ожесточенно борющимся. И слиться с ним не только эмоционально, но и в силу глубокого убеждения, что иного пути нет.

В чем состояла «пролетарская мудрость» Волькера?