Идти туда,где ты - [54]

Макаров поднялся со стула, едва не придавил кота и, шатаясь, направился открывать.

На пороге оказался Веник.

Бесстрастно осмотрев Илью с головы до ног, ввалился в квартиру и закрыл за собой дверь.

- Проходи, - пробормотал Макаров, глядя мимо нежданного гостя.

- Да уж прошел, - скривился Веник. – Ты бы форточки, что ли открывал.

- Сегодня пробовал. Холодно.

- То-то развел тут русский дух. Самобытный такой.

Он прошел сначала на кухню, распахнув створку окна, то же сделал в комнатах. По дороге везде собрал бутылки, в которых еще что-то оставалось. Некоторое время Илья наблюдал за его перемещениями по квартире из коридора. Потом нервно хмыкнул и поинтересовался:

- За этим приперся?

- Вообще-то за резюме, - бросил Веник, проходя мимо него к мойке в кухне. – Помнится, кто-то собирался работать не у папы.

Илья поплелся за ним. Подхватил со стола свой стакан, в котором все еще плескалась благородного янтарного цвета жидкость. И жадными глотками осушил его, будто пил воду. Потом посмотрел на Громова и пробормотал:

- Было дело.

- Ну я вижу, дела изменились, - в мойке зажурчало все недопитое Ильей. – Мордой под бодрящий душ сам встанешь или помочь?

- Громов, не лезь, куда не просят.

- Значит, по доброй воле не желаешь, - ухватив его за шею, он сунул Макарова под струю ледяной воды.

Та залила его носоглотку, отчего он дернулся, зафыркал, закашлялся, стал вырываться, но Вениамин Громов был тем еще боровом – хрен выскользнешь. Илья вцепился в его руку, пытаясь заставить разжать пальцы. Вот только злость, которая в это мгновение полыхала в нем, будто бы начала остужаться. И постепенно гасла. Всхлипнул и, почти как тряпичная кукла, повис под краном.

Веник закрыл воду и отпустил Макарова. Вытер руки о полотенце, нашедшееся на табуретке.

- Кончай бухать! – со знанием дела сказал он, роясь в холодильнике.

- Тебе какая разница? – выдохнул Илья, продолжая стоять над мойкой и опираясь на нее. Взгляд его стал более ясным и спокойным, но не обещавшим ничего хорошего.

- Да в сущности никакой, - сообщил Громов, открывая кошачью еду. В ногах его с дикими воплями недолго метался Францевич, после чего пулей взобрался через табуретку на стол, суясь мордой в банку. – Только кота вот жалко. Потому что ты – идиот, а кот – тварь бессловесная.

Несколько минут Илья наблюдал за тем, как несчастное животное поглощает корм. И вдруг вспомнил, как Алька послала его за сметаной в тот первый день, когда он приволок котенка в квартиру. Однажды почти так же он приволок к себе и Алису. Чтобы потом вышвырнуть.

Только вот кот его не предавал.

- Хочешь, себе забери, - выдавил Илья.

- Заберу… Он прикольный!

- Черт!

Макаров провел ладонью по волосам, стряхивая воду, отвернулся к плите, зажег конфорку – не с первого раза, но получилось. Набрал воды в джезву и поставил ее на огонь. Не оборачиваясь, спросил:

- Кофе будешь?

- Нет, - Веник взял в руки Францевича, довольно начищавшего мордочку, пристроил под пиджак. – Бывай, Макаров. Очухаешься – зови в гости.

Илья обернулся, в мгновение оказался возле него и выдрал кота из рук. Как это вышло, и сам толком не понимал. Для чего – тем более.

Отдать кота.

Смыть краску со стены.

Поклеить обои.

Завезти оставшиеся вещи ее матери.

Набраться мужества.

План прост до зубной боли, но поделать с собой он ничего не мог. Держал в руках теплого, трепыхающегося кота, возмущенно фыркающего и пытающегося вырваться, как он сам несколькими минутами ранее – из-под крана. И думал только о том, что Алька этого зверюгу любила. И о том, что Алька любила его. Должна была любить. Не могла не любить.

Макаров мотнул головой, смахивая рой мыслей, которые зажужжали в черепушке, заставляя его снова испытывать болезненные ощущения. И проговорил:

- Резюме я тебе потом сам завезу. Все нормально.

Громов ухмыльнулся и свалил так же самостоятельно, как заявился в его квартиру.

А Макаров остался стоять посреди кухни, пытаясь справиться с диким желанием прекратить все это – просто позвонить Алисе и спросить, какого хрена в ту ночь от Ника она вернулась к нему.

Почему-то именно это засело в нем занозой, причиняющей боль. И вытащить не получалось, и грозило воспалением. Впрочем, воспаление определенно уже случилось.

Следующие два дня он провел как в тумане, но больше уже не пил. Хотя и есть не мог. Вид еды вызывал отвращение – его все еще мутило. Впрочем, еда – это громко сказано. Из не испортившегося в холодильнике остались только яйца на дверце. А мысль о яичнице снова поднимала в нем волну, заставляющую внутренности сжиматься в спазме.

Так и сидел на месте. То спал, то не спал, то изучал проклятую стену с потеками и смытым муралом. И дышал воздухом, льющимся из открытых окон, удивляясь тому, что совсем не холодно. В сравнении со всем остальным это имело наименьшее значение. И он до сих пор путал время суток, не задумываясь, который может быть час.

Утро пятницы встречал на крыше. Смотрел на окна домов, слышал, как переругиваются дворники, смачно матерясь, но при этом не теряя веселого тона. Из чьей-то квартиры уже звучала музыка. И редкие машины проезжали переулком, оглашая мир вокруг недовольным ревом. Илья снова начал слышать звуки. И снова начал различать мир вокруг – пусть и бескровный, бледный, едва шепчущий о том, что он существует, что есть не только четыре стены. Он успел об этом забыть за последние дни. Может быть, потому что остался один. Ничего и никого не хотел.