Идиоты, атлеты, Космический Прыгун и Баба Сингх - [2]

Но обещали кормить! Не имея спонсоров (какие-то таинственные греки!), я рассчитывал на привезенные продукты, а тут в неразберихе попал еще и на довольствие.

***

Вернувшись по мосту в Пешт, я до сумерек бродил по знойному городу, пытливо вглядываясь в эту красивую столицу, потерявшую последние очертания подневольного социализма; города, ломящегося по законам потребления от яств и конфекциона; города с “ягуарами” и “шевроле”, с картонными “драбантами” из несуществующей ГДР, с пьяными нищими в подземных переходах. Я был не пьяный, но нищий с двенадцатью форинтами в кармане шорт. Очень хотелось пить. Вот и пил из всякого “копытца” — фонтанов и фонтанчиков. Мочил голову, гулял и глазел. И вдруг увидел на дне фонтана монетку. Воровато оглянувшись, протянул руку, ухватил денежку — пять форинтов! — и, сложив с тем, что было, рванул в ближайший буфет, где с чувством буржуазного превосходства выпил залпом стаканчик холодной коки.

Вечером возле школы крепкая ветеранская женщина наяривала на трехрядке, а несколько пар резвилось рядом. “Нормальный сумасшедший дом, — подумалось. — Чувство родины не должно покидать нас!”

Самобичевание и ерничество хороши в меру. И совсем неуместны они в рассказе о празднике открытия чемпионата. Огромная чаша “Непшстадиона” битком, по зеленому газону которого под национальными флагами идут бодрые ветераны. В пестрой, ладно сидящей форме, под флагом СССР — всего десять человек… Демонстрируя наглядно кризис и развал империи, внушительной колонной под возрожденным флагом прошли латыши. К ним с маленькими флажками за неимением большого примкнули эстонцы. Да и в команде Израиля, как после выяснилось из разговора, оказалась половина бывших сограждан.

Серьезные люди произносили в микрофон короткие речи, играл венгерский гимн, балетные пары кружили вальс и чардаш, а громкий оркестр выдувал из труб что-то такое громкое и маршировал.

Невольно наворачивалась слеза, душа молодела.

Загрохотали стартовые пистолеты — забегали, запрыгали зрелые, пожилые, совсем старые старики и старушки.

Мы вернулись на лежбище просветленные, а утром Энергичный Работяга сказал:

— Так что, идем мы на рынок или нет?

Ночь вернула миру привычные очертания, и утром опять отчетливо осозналась унижающая бедность.

— Рынок тут рядом. Через мост перейти только! — согласился Доцент.

— Господа, — резюмировал сказанное Бывший Директор. — Так не загнать ли нам местным жителям каких-либо вещичек?!

— А у меня ничего нет, — буркнул Полковник и лег по стойке “смирно”.

У меня же освободилось восемь банок консервов “цыпленок с рисом”, кейс с наборным шифром, в котором консервы пересекли границу, водочка и кипятильник.

За мостом возле огромного кирпичного склада раскинулся рынок, а точнее сказать — толкучка. На этом рынке торговали в основном такие племенные разновидности: поляки, вьетнамцы и совграждане. Венгры покупали. Бродили цыгане и старались что-нибудь украсть. Поляки покупали иногда вещи у совграждан, поскольку те продавали дешево и сбивали полякам цены. Сперва я робко приглядывался к толкучке, затем обнаружил среди торгующих знакомого с чемпионским прошлым, который взял мои вещички на комиссию. Не успел я обойти рынок, как счастье свершилось: знакомый чемпион продал имущество и вручил мне две тысячи полновесных форинтов…

ГРУСТНОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Это теперь ясно, а летом девяностого года я бродил по Будапешту и считал, придя к выводу, что выгоднее всего привозить сюда сигареты. Венгерские самые дешевые — 23 форинта. Болгарские “Ту”, популярные в России, ветераны на рынке отдавали за двадцать, и венгры брали. Элементарные расчеты давали такую арифметику: “Ту” — 50 копеек (тогда так стоили на родине) — 20 форинтов — 5 жвачек — 5 рублей (тогда их так продавали в наших ларьках) — 1000 % прибыли! Теперь эти цифры ничего не говорят — все изменилось. Нет “Ту”, копейки ничего не стоят. Названные цифры теперь имеют отношение не к экономике, а к истории…

***

Погрузившись в стихию рыночных отношений, я отдал в местную скупку два альбома на немецком языке, что взял с собой для представительства. Новые впечатления и жара, многокилометровые прогулки и торговые сделки — к моменту своего выхода в прыжковый сектор я уже не помню толком, в какую сторону бежать и какой ногой отталкиваться. Зато я видел в секторе Валерия Брумеля. Он не преодолел начальной высоты — 160 см, — но ему рукоплескали и зрители, и соперники, просили позволения сфотографироваться вместе на память. Я видел известного в прошлом венгра Иштвана Майора, победившего с фантастическим для сорокалетних достижением — 2 метра 07 сантиметров! Так у меня уже не получится никогда…

Космический Прыгун Брумель был кумиром миллионов и моим, естественно, в отрочестве, а теперь я представлен ему, прошу об аудиенции. Он же, нагоняя важность, подумав, соглашается:

— Но не сейчас. Когда у меня окажется свободное время.

Его я встречаю по нескольку раз на дню, но не подхожу, стесняюсь.

После “Непшстадиона”, опустошенный недавней схваткой и жарой, возвращаясь в спецприемник школы, вижу фанерную стрелку на стене. Переводчик Вольский обучил в Питере двум словам — “шер” и “бор”. На стрелке начертано “бор”, то есть вино. С трепетом человека, униженного первым подзаконным актом горбачевского плюрализма и изъявшего алкоголь из доступного обращения, дохожу до подвала “Бор” и в прохладной тишине с помощью скучающего продавца прямо из бочки набираю в полиэтиленовый баллон 1,5 литра мускателя за семьдесят форинтов. 1,5 литра для меня многовато, но сказалось вдруг дефицитное самосознание.