Идиот - [9]

– Мы обычно проводим дезинфекцию и латаем акриликом, – рассказал нам музейный работник.

– Акриликом? А почему не шерстью? – спросил Гэри.

– Ну, мы поначалу пробовали шерсть, но акрилик лучше держит.

– Вот видите? – строго спросил Гэри, повернувшись к группе. – Видите эту фальшь?

Нам попалась масса разбитых гипсовых индейцев. Школьные группы нередко пытались вступать с ними в бой.

– Вот что прячут от нас хранители, – заметил Хэм, указывая на бизона, чья набивка вываливалась из нутра.

Гэри грустно усмехнулся.

– Думаешь, в «Уитни» или в «Мете» всё не так? Я тебе, парень, вот что скажу: в задней комнате всегда полно крови и кишок – в той или иной форме.

* * *

Вне занятий я из своих знакомых чаще всего виделась с Ральфом. Его общежитие стояло прямо напротив моего. Сосед Ральфа, индеец Айра – сокращенное от «Айрон Дог», «Железный пес», – и в самом деле много гладил, причем рано поутру[3]. В остальном же он был превосходный сосед – добрый, вежливый, он почти всё время проводил у своей девушки старше него, которая училась на юридическом, и лишь иногда появлялся на заре – погладить рубашки.

Однажды вечером, когда Айра был на юридическом, я пришла к Ральфу позаниматься. Ральф читал «Записки федералиста», а я – «Нину в Сибири», русский текст, написанный специально для начинающих. Первая часть называлась «Письмо».

Письмо

Дверь открыл отец Ивана.

– Кто там?

– Доброе утро, Алексей Алексеевич, – сказала Нина. – Иван дома?

Отец Ивана не ответил. Он просто стоял и смотрел на нее.

– Извините, – сказала Нина и повторила вопрос. – Иван дома?

– Почему мы никогда его не понимали? – очень медленно спросил отец Ивана.

– Простите, но я не понимаю вас, – сказала Нина. – Где Иван?

– Бог его знает, – ответил отец Ивана. Он вздохнул. – Ты знаешь, где его комната. Там на столе письмо.

В комнате Ивана что-то было не так. Окно открыто. Стул перевернут на бок. Фотография Нины лежит на столе. Рамка разбита.

– Моя фотография! – Нина взяла письмо, вскрыла его и прочла.

Нина!

Когда ты получишь это письмо, я буду в Сибири. Я бросаю диссертацию, потому что физика элементарных частиц меня больше не интересует. Я буду жить и работать в Новосибирске, в колхозе «Сибирская искра», где живет мой дядя. Думаю, так будет лучше. Знаю, что ты меня поймешь. Пожалуйста, прости меня. Я никогда тебя не забуду.

Твой Иван

Нина посмотрела на отца Ивана. – Что это? – спросила она. – Это шутка? Я знаю Ивана, и знаю, что он хочет закончить диссертацию. Как он мог бросить физику? Он пишет, что я пойму его, но я не понимаю.

Отец Ивана тоже прочел письмо.

– Да, – сказал он.

– Думаете, он написал это письмо серьезно?

– Бог его знает.

– Но если Иван действительно в Сибири, мы должны его найти.

Отец Ивана посмотрел на нее.

– Разве вы не хотите найти своего сына? – спросила Нина.

Отец Ивана промолчал.

– До свидания, – сказала Нина. – Мне пора.

Отец Ивана не ответил.

* * *

Рассказ был написан изобретательно, в нем использовалась только грамматика, которую мы уже прошли. Поскольку дательный падеж мы еще не учили, отец Ивана, вместо того, чтобы вручить Нине письмо, просто говорил: «Там на столе письмо». Глаголы движения тоже нам были еще не известны, и поэтому никто из персонажей не мог сказать «Иван уехал в Сибирь». Вместо этого Иван писал: «Когда ты получишь это письмо, я буду в Сибири».

Рассказ создавал ощущение неестественности, но при этом, читая, ты полностью погружался в его мир – тот мир, где реальность зеркально отражает грамматические ограничения и где не существует того, чего мы пока не прошли учебном курсе. В нем нет понятий «уехал» или «послал», никаких намерений или причинных связей – лишь необъясненные появления и исчезновения.

Я поймала себя на том, что читаю и перечитываю Иваново письмо, словно он написал его мне; я пыталась понять, где он теперь, безразлична я ему или нет?

* * *

На занятии по неигровому кино мы смотрели «Человека из Арана», немой фильм тридцатых годов, где действие происходит на каком-то ирландском острове. Сначала женщина качала ребенка в колыбели. Это длилось довольно долго. В следующем кадре мужчина загарпунил кита, а потом принялся что-то скрести ножом. «Делает мыло», – говорилось в интертитрах. В итоге мужчина с женщиной роют палками землю: «Людям в Аране приходится выращивать картофель в суровой почве».

Столь скучного фильма я в жизни не видела. Я прожевала девять резинок подряд – напомнить себе, что еще жива. Парень передо мной уснул и захрапел. Но профессор этого не заметил, поскольку через тридцать минут после начала вышел из зала. «Я смотрел уже несколько раз», – сказал он.

В классе профессор рассказал нам, что к моменту съемок аранские жители уже пятьдесят лет как перестали ходить на кита с гарпуном. Чтобы запечатлеть на пленке эту древнюю профессию, режиссер привез гарпун из Британского музея и показал островитянам, как им пользоваться.

– Теперь, когда мы это знаем, – спросил профессор, – можем ли мы по праву считать фильм неигровым? – Нам предстояло обсуждать этот вопрос в течение часа. Не может быть! Неужели в этом состоит разница между вымыслом и документальностью? Неужели именно это должно нас заботить? Меня больше волновали вопросы, насколько добр профессор и нравимся ли мы ему. «Забавно, что вы полагаете, будто здесь существует – или вообще может существовать – верный или неверный ответ», – мягко заметил он одному студенту. В конце занятия другой студент сказал, что ему нужно съездить в Прагу к брату и поэтому придется пропустить следующий урок.