Идиллия Белого Лотоса - [4]

— Гдѣ она? сказалъ я вмѣсто всякаго отвѣта, дѣлая попытку приподняться на локтѣ, чтобы взглянуть на гряду съ лотосами.

— Что? — воскликнулъ садовникъ, сразу весь преображаясь. Я никогда не подумалъ-бы, что на такомъ некрасивомъ лицѣ, могло-бы появиться выраженіе такой глубокой нѣжности. — Развѣ ты ее видѣлъ? Но нѣтъ, это слишкомъ поспѣшное предположеніе. Что ты видѣлъ, мальчикъ? Говори смѣло!

Кроткое выраженіе его лица помогло мнѣ опомниться и собраться съ мыслями. Не спуская глазъ съ гряды лотосовъ и все еще надѣясь, что красавица снова склонится надъ водой, чтобы утолить свою жажду, я сталъ описывать только что видѣнное мной. По мѣрѣ того, какъ я говорилъ, мой странный наставникъ все больше и больше мѣнялся въ лицѣ; а я съ увлеченіемъ мальчика, никогда никого кромѣ представительницъ своей собственной темнокожей расы не видавшаго, съ жаромъ описывалъ ему красавицу. Когда я замолчалъ, онъ упалъ на колѣни рядомъ со мной.

— Ты видѣлъ ее! — произнесъ онъ глубоко взволнованнымъ голосомъ. — Привѣтъ тебѣ! Ты призванъ стать учителемъ среди насъ, опорой для народа: ты — духовидецъ!

Сначала, я только глядѣлъ на него и молчалъ, такъ меня ошеломили его слова; но вскорѣ меня охватилъ ужасъ: мнѣ представилось, что онъ сошелъ съ ума, и я оглянулся кругомъ, соображая, нельзя-ли какъ-нибудь убѣжать отъ него и вернуться въ храмъ. Но я еще обдумывалъ, рискнуть убѣжать или нѣтъ, когда онъ обратился ко мнѣ со своей кроткой улыбкой, совершенно скрывавшей все безобразіе его рѣзко-очерченнаго лица и проговорилъ: „Пойдемъ!“

Я всталъ и послѣдовалъ за нимъ. Мы пошли садомъ, въ немъ было такъ много привлекательнаго для меня, что я невольно замедлялъ шаги, идя за Себуа. Ахъ, что это были за яркіе цвѣты! Какое тутъ было богатство пурпуровыхъ и темно-малиновыхъ тоновъ! Какъ трудно было не останавливаться передъ каждымъ прекрасно-ликимъ цвѣткомъ, чтобы упиться его нѣжнымъ ароматомъ! А все-же, послѣ моего недавняго преклоненія передъ красотой лотоса, мнѣ казалось, что всѣ остальные цвѣты — только блѣдныя отраженія этого недосягаемаго идеала совершенства и изящества.

Мы направились къ виднѣвшимся издали вратамъ храма; только то были другія, а не тѣ, черезъ которыя я попалъ въ садъ. При нашемъ приближеніи, изъ нихъ вышло двое жрецовъ, одѣтыхъ въ такія же бѣлыя одежды изъ чистаго льна, какія я видѣлъ на златобородомъ Агмахдѣ. Оба были темнокожіе съ черными глазами и такими-же волосами; оба — какъ и онъ — отличались величавой осанкой и ровной, твердой походкой, которая дѣлали ихъ похожими на какія-то непоколебимыя, глубоко-сидящія въ землѣ деревья; только, — на мой взглядъ, — имъ не доставало чего-то, чѣмъ Агмахдъ обладалъ въ совершенствѣ, а именно: высшей степени спокойствія и увѣренности въ себѣ. Я скоро замѣтилъ, что они были моложе его, и въ этомъ-то, можетъ быть, и заключалась вся разница между ними. Мой темнолицый наставникъ отвелъ ихъ въ сторону и заговорилъ о чемъ-то съ большимъ воодушевленіемъ, хотя, вмѣстѣ съ тѣмъ, и очень почтительно; жрецы слушали его съ выраженіемъ живѣйшаго интереса на смуглыхъ лицахъ и отъ времени до времени вскидывали на меня глазами; пока длилась ихъ бесѣда, я стоялъ въ пріятной тѣни глубокаго свода, сдѣланнаго надъ дверями.

Выслушавъ человѣка въ черной одеждѣ, жрецы направились въ мою сторону, а онъ повернулся и зашагалъ прямо по травѣ, возвращаясь, повидимому, къ той тропинкѣ, по которой мы пришли сюда.

Одѣтые въ бѣлое жрецы шли къ моимъ дверямъ, разговаривая другъ съ другомъ тихимъ шопотомъ; дойдя до меня, они знакомъ пригласили меня слѣдовать за ними, что я и исполнилъ. Мы пошли по прохладнымъ переходамъ съ высокими потолками, — я — по своей всегдашней привычкѣ — безпечно оглядывалъ все, что попадалось мнѣ на глаза по пути, они — продолжая перешептываться и изрѣдка бросая на меня взгляды, смысла которыхъ я никакъ понять не могъ. Наконецъ, мы вышли изъ коридоровъ и очутились въ просторномъ покоѣ, въ родѣ видѣннаго мной раньше, въ которомъ пожилой жрецъ обучалъ своихъ переписчиковъ. Этотъ покой дѣлился на двѣ части вышитой занавѣсью, пышными складками спускавшейся съ высокаго потолка на полъ, и я, какъ большой любитель красивыхъ вещей, тотчасъ обратилъ вниманіе на то, что касаясь пола, она, благодаря тяжести золотой вышивки, не ложилась мягкими линіями, а стояла, не сгибаясь, прямо. Одинъ изъ жрецовъ выступилъ впередъ и проговорилъ, слегка отстраняя рукой конецъ занавѣси: — Господинъ, можно-ли мнѣ войти?“

Тутъ меня снова охватило оторопь: хотя во взглядахъ, которые они бросали на меня, не было ничего непріязненнаго, все-же я не могъ знать, что меня ожидало, и боязливо поглядывалъ на занавѣсь, спрашивая себя, кто за ней скрывается. Но мнѣ не пришлось долго дрожать, опасаясь, самъ не знаю чего: скрывшійся передъ тѣмъ за ней жрецъ появился опять, но уже въ сопровожденіи златобородаго Агмахда, который, не сказавъ мнѣ ни слова, проговорилъ, обращаясь къ моимъ спутникамъ:

— Подождите съ нимъ здѣсь, пока я схожу къ брату Каменбаку, — и тотчасъ удалился, оставивъ насъ однихъ въ каменномъ залѣ.

Мои опасенія вернулись ко мнѣ съ утроенной силой. Подари меня гордый жрецъ хотя-бы однимъ ласковымъ взглядомъ, я бы не поддался имъ такъ легко, но теперь я снова былъ охваченъ смутнымъ страхомъ передъ чѣмъ-то страшнымъ и неизвѣстнымъ, что вотъ-вотъ могло случиться со мной. Кромѣ того, я все еще чувствовалъ слабость послѣ моего недавняго обморока; и пока черноволосые жрецы продолжали прерванную бесѣду, я, дрожа отъ изнеможенія и страха, опустился на каменную скамью, шедшую вдоль стѣны.