Лицо Ицки осветилось тихой, ясной радостью: далеко, далеко, в разделе двух опухолей, целый и невредимый глаз Гершки уже сверкал привычным выражением отца.
Ицка облегчённо вздохнул и подумал: «будет портным».
Гершка ничего не подумал, но с удовольствием схватил худенькой ручкой маковник, жадно стал есть его, при чём каждый кусочек сопровождался завистливыми и внимательными взглядами, в безмолвном созерцании столпившихся вокруг него, братьев и сестёр.
Давыдка победителем, с шапкой на затылке сидел на рабочем столе, болтал ногами, а кругом него весёлый дружный «гир-гир» звонче, чем когда бы то ни было, оглашал спёртый тяжёлый воздух двух маленьких грязных комнат.
Пятнадцатилетняя дочка Давыдки, молодая невеста, с чёрными большими глазами, придерживая сваливавшуюся косу, вытянув шею, весёлыми блестящими глазами смотрела и жадно вслушивалась в обобщение отца, который, махнув рукой, как-то небрежно, весело закончил:
– И свиньёй я его назвал, и мне вдвое больше он дал, и вперёд дал, и руку пожал, а Ицку по морде…
Даже пятилетний Лейба с живописно торчащим сзади хвостиком грязной рубахи, обсасывая свой маковник, ловя интонацию звуков, весело кричал:
– Гвулт!
И прыгал на одной ноге.
