Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе) - [16]

Паше теперь вдруг ясно вспомнилось его первое лето в Вислогузах. Он только начал тогда приходить в себя после того, как погибла его семья, разрушился мир, в котором он родился и вырос.

Из окна сеновала - их общей детской - далеко виден был зеленый луг - огромный и ровный, как скатерть. Лишь с одной стороны - с правой - его ограничивала речка - извилистая, мелкая и прозрачная. За речкой росли березы. На этом сеновале часто проводили они полуденные жаркие часы.

Почему-то ярко запомнился ему из того лета странный какой-то, недетский разговор их на сеновале.

Война была уже тогда где-то далеко. На крыше рядом тихо курлыкали голуби.

- Послушай, - спрашивал его Глеб, - ты маму свою очень любил?

Паша молча кивал.

- И папу тоже?

И папу.

- И брата, конечно, и сестру. Это так страшно, должно быть, когда все самые-самые любимые вдруг умирают. Тебе у нас хорошо?

Хорошо.

Они лежат на животах, утопая в сене, головами к окну.

- Смерть это так страшно, правда? Что такое смерть, ты знаешь?

Полуденное солнце светит в окошко. Все как-то сонно. Паше не хочется отвечать, но он пересиливает себя.

- Смерть - это как-будто с головой накроешься одеялом, ему кажется, голос его чужой, незнакомый; он словно слышит себя со стороны. - И насовсем.

Последний раз получил он письмо от Глеба с месяц назад. Глеб рассказывал коротко об общих знакомых их в Вислогузах и на несколько страниц пускался в рассуждения о христианстве. У него и раньше кое-что в этом роде проскальзывало в письмах, но это было уже сверх всякой меры, и Паша ясно дал понять ему в ответном письме, что делать этого больше не нужно.

И вот теперь его взяли. Собственно, нетрудно было это и предвидеть.

В квартире было совсем тихо. Надя не выходила из спальни и, по-видимому, еще не проснулась.

У Глеба начались эти странности, впрочем, еще давно - ему было семнадцать, он едва закончил школу, когда вдруг появился у него жадный интерес ко всему религиозному. Он подружился тогда с дьяконом из Троицкой церкви, целыми днями где-то пропадал с ним; подражая ему, перестал бриться, зарос какими-то рыжими клочками; все приятели их смеялись над ним.

До этого ничего такого Паша не замечал в нем. В школе учились они на виду друг у друга, вместе читали атеистические учебники, вместе участвовали в антипоповских утренниках и тому подобном. Никогда до этого не было ничего странного ни в поведении, ни в мыслях его.

Наталья Васильевна, правда, всегда была верующей, но им обоим ничего внушать не пыталась - понимала, должно быть, что времена изменились, и не хотела осложнять им жизнь.

Так что перемена эта в Глебе для него была неожиданной, и на какое-то время она как будто даже отдалила их друг от друга. Паша тогда уже учился в Ростове, у него появилось там много новых друзей, он встретил Надю.

Но, конечно, он всегда был рад видеть Глеба, когда бывал тот в Ростове. И даже пришлось им еще пожить вместе, когда приехал Глеб поступать в ветеринарный техникум. А вскоре после этого умер дядя Гена, и общее горе растопило пленочку льда между ними, если таковая была.

Кофе остывал. Солнечный квадрат на стене исчез. Субботний день проваливался в пропасть ко всем чертям. Паша закрыл глаза.

Неизвестно, сколько просидел он так. Сначала был слышен ему только шепоток листвы из приоткрытого окна, потом появились еще какие-то звуки, потом он услышал, как открылась дверь в спальню.

- Ты что это спишь? - спросила его Надя, подходя к столу. - Доброе утро.

Он открыл глаза, с тоской взглянул на нее и пододвинул письмо.

- Что это? - спросила она. - От Натальи Васильевны? - и стала читать.

Прочитав, помрачнела, опустилась в кресло напротив и сказала:

- Этого следовало ожидать.

Паша и сам отлично понимал теперь, что этого следовало ожидать, но произнесенные женой, слова эти раздражили его.

- Почему? - спросил он. - Он что, по-твоему, убийца, враг, диверсант?

- Ты знаешь, что я имею в виду, - пожала она плечами. Эти его религиозные штучки до добра довести не могли.

- Да какие штучки? - вскочил он из кресла в досаде. Какие штучки? Он же отлично все понимал... понимает на этот счет. И я ему сто раз говорил - относись к этому, как к личной жизни - рассуждать об этом ни с кем не нужно. И сам он мне говорил всегда... соглашался. Ведь не могли же его за чтение Библии посадить.

- Вот именно - не могли. Значит, было что-то. С кем-нибудь болтать начал, что-нибудь такое заявил прилюдно. Да, господи, одно это письмо его чего стоило. Ты уверен, что ты единственный читал его?

- Что за глупости, - поморщился Паша, глядя в окно, но в ту же секунду почувствовал с неприятностью, что по спине его от этой мысли стайкою взбежали мурашки. - Кто он такой, по-твоему, чтобы вскрывать его письма? Военный конструктор? Дипломат? Совхозный ветеринар. Да кому он нужен?

- Кому надо, тому, может быть, и нужен.

- Надо что-то делать, - сказал он скорее сам себе, чем Наде.

- Я надеюсь, ты не собираешься никуда ехать.

- Разберусь, - ответил он раздраженно. - Я отлично знаю, что тебе на Глеба наплевать.

- Мне ни на кого не наплевать, - ответила Надя. - Но и ты отлично знаешь, что ехать тебе туда бесполезно. Если здесь ты районный прокурор, там это никакого значения иметь не будет. В Ростове ты будешь частное лицо - не больше. Ничего добиться от них ты не сможешь. А ехать туда только для того, чтобы утешать Наталью Васильевну, по-моему, неразумно. Кстати, ты не забыл, что через неделю Всесоюзное совещание прокуроров?