И занавес опускается - [44]

— Теперь это уже не важно, — я сделал глубокий вдох. — И что? Ты вернулся, чтобы извиниться? Десять лет спустя?

— Полагаю, да, — он неуверенно посмотрел на меня.

— Ясно. Что-нибудь ещё?

Он уставился на меня с непонятным выражением.

— Наверно… — он запнулся на несколько мгновений, но продолжил: — Нет. Это всё.

— Тогда я должен успеть на поезд, — произнёс я, бросая взгляд на часы и понимая, что окончательно опаздываю.

А следующий поезд будет только через полчаса.

— Хорошо. Рад был тебя увидеть, сынок.

Он неловко поднялся на ноги и уронил платок.

Я потянулся, чтобы его подобрать, но моя рука замерла, так и не коснувшись ткани.

Отец мог скрыть правду, сжимая платок в руке, но теперь, когда кусок батиста лежал на покрытом плиткой полу Центрального вокзала, истина вылезла наружу.

Белая ткань была густо испачкана кровью.

Я отшатнулся и тяжело опустился на скамью.

Отец смутился, наклонился, поднял платок и быстро засунул его в карман. И сел рядом со мной.

А ведь я ничего сначала не заметил.

Потому что не искал.

Но теперь видел красноречивые симптомы: отёк вокруг шеи, неестественный блеск в глазах и усталость, изнурённость, которая всегда сопровождает подобные болезни.

— Полагаю, это и есть истинная причина твоего возвращения, — только и смог выдавить я.

— Я умираю, Саймон, — развёл он руками. — Я сменил различные климатические зоны, как и рекомендовали врачи, но ничто не смогло замедлить прогрессирование заболевания.

— Ты ездил на юг? Во Флориду?

— Ездил, — кивнул он. — Я даже побывал на чистейшем воздухе Миннесоты, в который все так слепо верят.

Отец печально покачал головой.

— Ничего не помогло. Истощение берёт верх. Теперь вопрос лишь в одном — когда. Хотя этот вопрос справедлив ко всем живущим.

Мужчина вытащил из кармана пакетик пастилок.

— Не представляю, что делал бы без них. Пастилки Церкви Бладетт. Небольшие коричневые конфетки с бензоином. Только они облегчают моё самочувствие.

Он забросил одну пастилку в рот.

— Сколько тебе осталось? — неловко спросил я.

Он пожал плечами.

— Похоже, немного, хотя ни одни врач не может сказать точно. Но я уже узнаю симптомы: кашляю теперь практически постоянно и устаю гораздо быстрее, чем раньше. Думаю, это моя последняя весна. И я намерен ею насладиться.

Его глаза блеснули, но я не мог сказать, было ли это из-за болезни или его несгибаемого духа.

— Но это ведь не смертельный приговор, — резко произнёс я. — Существуют санатории, врачи в которых могут тебе помочь.

Отец брезгливо скривил лицо.

— Чтобы я сидел в кресле и вязал носочки? Играл в шахматы и по часам принимал препараты? Нет уж, благодарю покорно! — сказал он с горячностью.

— Тебе всегда нравились шахматы… — заметил я.

На самом деле, он любил любую игру, в которой можно было выиграть деньги. Или проиграть.

— Пффф.

— Ты же заразен, — предупредил я. — Существуют законы о соблюдении…

— Я осторожен и способен контролировать свою инфекцию, — с гордостью произнёс отец. — Я всегда кашляю только в платок.

— А твой врач?

— Считает, что требования о соблюдении режима — бред и чепуха.

Последние изданные законы обязывали врачей сообщать обо всех случаях заражения туберкулёзом — и, тем не менее, большинство частных врачей возражали и игнорировали данное требование, полагая, что это является вторжением в личную жизнь.

Так что я не был удивлён.

Но я хотел спросить не об этом.

— Каково мнение твоего врача о прогнозе заболевания? — осторожно перефразировал я свой вопрос.

Он пожал плечами.

— От этих докторов никогда не дождёшься конкретного ответа.

Значит, в последнее время он не посещал врача. А сам он о себе не позаботится.

— Дай мне знать, если тебе что-то понадобится, — неловко и грубо произнёс я.

Отец отмахнулся от предложения.

— Я в порядке. Остановился тут у друга. Буду наслаждаться тем, что будет дарить мне каждый день. Ты же меня знаешь, Саймон.

Да, я знал.

Я вытащил из кармана свою визитку и протянул ему.

— Ты и так легко меня отыскал, но по этому адресу я буду в любое время.

Он взял визитку, улыбнулся, закашлялся, а затем ответил:

— Я буду на связи. Я скоро умру. Но не сейчас. Не сейчас…

Я смотрел ему вслед.

Отец шёл вдоль двадцатого пути и ненадолго задержался у цветочного ларька, чтобы купить одну жёлтую розу. Видимо, для его теперешней спутницы.

Я ожидал, что на меня нахлынут эмоции. Скорей всего, гнев.

Даже если забыть об утерянных из-за него возможностях в карьере, я никогда не мог ему простить то, как он поступил с моей матерью. Я до сих пор был уверен, что именно его отъезд ускорил её отход в мир иной.

Я не чувствовал жалости, хотя и понимал, что он говорил правду — он скоро умрёт.

Этой ночью я ощущал лишь одно.

Пустоту.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«Весь обман в этом мире есть не что иное, как ложь, поставленная на поток. Ложь, перешедшая от слов к делу».

Роберт Саут

Воскресенье 18 марта 1906 года

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Добсон, округ Нью-Йорк.

— Произошло ещё одно убийство.

Резкий голос Малвани заглушал треск телефонной линии.

Я только закончил молоть кофейные зёрна, когда затрезвонил телефон. А поскольку на часах ещё не было и восьми утра, я рванул к аппарату, пока звонок не разбудил хозяйку квартиры.

Она точно будет недовольна, если придётся вставать в такую рань в воскресенье.