И явилось новое солнце - [47]

Она замолчала, и через некоторое время я попросил:

– Продолжай.

– Северьян, знаешь ли ты смысл слова, которое произносишь? Слова «иерограммат»?

Я сказал ей, что, по моим сведениям, иерограмматами зовут тех, кто записывает веления Предвечного.

– Пока верно. – Она снова замолчала. – Возможно, мы слишком трепещем. Те, кого мы не называем по имени, упомянутые родственники, до сих пор внушают подобные чувства, хотя из всех их творений остались лишь иерограмматы. Ты сказал, им нужны были спутники. Как могли они создать себе спутников, если сами поднимались все выше и выше?

Я признался в своем невежестве; и когда мне показалось, что она уже готова свернуть разговор, я описал ей крылатое существо, которое видел на страницах книги Отца Инира, и спросил, не иерограммат ли это.

Она подтвердила мое предположение.

– Но больше я не стану говорить о них. Ты спрашивал про нас; мы – их ларвы. Знаешь, что такое ларва?

– Да, конечно, – ответил я. – Личинка. Тот же дух, но скрытый под другим обличьем.

Афета кивнула.

– Мы носим их дух, и, говоря твоими словами, пока не достигнем их высокого положения, должны носить маску – не настоящую маску, какие носят наши иеродулы, а внешность твоей расы, рода, чей облик рекомендован нашими родителями – иерограмматами. Но мы не иерограмматы и не копируем вас доподлинно. Ты уже давно слушаешь мой голос, Автарх. Послушай же теперь вместо него мир Йесода и скажи мне, что ты слышишь помимо моих слов, когда я говорю с тобой. Слушай! Что ты слышишь?

Я не понимал.

– Ничего. Но ты женщина, ты человек…

– Ты ничего не слышишь, потому что мы говорим тишиной, как вы – звуком. Все сподручные шумы мы преобразуем, удаляя ненужные и выражая свои мысли при помощи тех, что остаются. Вот почему я привела тебя сюда, где постоянно шумит прибой; и оттого у нас так много фонтанов и деревьев, которые шелестят листвой на ветру с нашего моря.

Я едва слышал ее. Что-то огромное и яркое – луна, солнце – поднималось над горизонтом, объект странной формы, пронизанный светом. Словно какое-то золотое зерно парило в воздушном пространстве этого немыслимого мира, поддерживаемое в вышине миллиардом черных нитей. Это был корабль; и солнце по имени Йесод из-за горизонта осветило его гигантский корпус так, что отраженный свет почти сравнялся по мощи с дневным.

– Смотри! – закричал я и повернулся к Афете.

– Смотри, смотри! – откликнулась она, указывая на свой рот. Я взглянул и наконец увидел: то, что я принял за ее язык, когда мы целовались, было лишь выступом плоти, выдававшейся из ее неба.

20. ЗАВИТОК

Я не могу сказать, как долго корабль висел в небе. Разумеется, не дольше одной стражи, впрочем, время слилось для меня в один краткий миг. Пока он оставался там, в вышине, я был слеп ко всему прочему; поэтому я совершенно не замечал Афету. Когда же корабль скрылся за горизонтом, я увидел, что она сидит на камне у самой воды и смотрит в мою сторону.

– У меня столько вопросов, – сказал я. – Видение Теклы стерло их из моей памяти, но сейчас они вернулись снова, и некоторые касаются тебя.

– Ведь ты устал, – отвечала Афета. На это я лишь согласно кивнул.

– Завтра ты должен будешь предстать перед Цадкиэлем, а завтра уже не за горами. Наш маленький мир вращается чуть быстрее, чем твой; его дни и ночи покажутся тебе короткими. Идешь со мной?

– С радостью, госпожа.

– Ты все еще считаешь меня царицей или чем-то в этом роде. Ты удивишься, наверно, узнав, что я живу в одной комнате? Взгляни сюда.

Я посмотрел и увидел скрытую между деревьями арку, всего в дюжине шагов от воды.

– Здесь не бывает прилива? – спросил я.

– Нет. Но я знаю, что это такое, поскольку изучала особенности вашего мира, поэтому меня и выбрали, чтобы доставить матросов с корабля, а потом – для беседы с тобой. У Йесода нет спутника, а значит, на нем нет и приливов.

– Ты с самого начала знала, что я – Автарх, правда? Если ты изучала Урс, то должна была знать. Заковав Зака, ты просто пошла на хитрость?

Она все молчала, даже когда мы поравнялись с темной аркой. В белокаменной стене эта арка казалась входом в могилу; но воздух в ней был так же свеж и сладок, как весь воздух Йесода.

– Тебе придется вести меня, госпожа, – сказал я. – Я ничего не вижу в такой темноте.

Не успел я выговорить эти слова, как зажегся свет, тусклый, словно пламя, отраженное от полированного серебра. Он исходил от самой Афеты и пульсировал, как биение сердца.

Мы стояли в просторной комнате, завешенной по обеим сторонам шелковыми занавесами. На сером ковре пола были расставлены плетеные сиденья и диванчики. Один за другим занавесы раздвигались, и за каждым я видел молчаливое, мрачное лицо мужчины; они глядели на нас лишь мгновение, а затем вновь исчезали.

– Тебя хорошо охраняют, госпожа, – заметил я. – Но меня тебе нечего бояться.

Она улыбнулась, и странно было видеть эту улыбку, освещенную ее собственным светом.

– Ты, не задумываясь, перерезал бы мне горло, если бы это спасло твой Урс. Мы оба это знаем. Да и себе самому, я полагаю.

– Верно. По крайней мере я надеюсь, что так.

– Но это не охрана. Мое свечение означает, что я готова к соитию.