И явилось новое солнце - [32]

– Не совсем. Ты думаешь, что знаешь. Мы точно знаем и все же часто ошибаемся. Нам дано право жертвовать людьми ради собственного выживания. Мы имеем полномочия передавать людям распоряжения свыше и приказывать от своего имени. Мы имеем право исправлять и наказывать. Но мы не имеем права уподобляться вам. Именно это я и совершил. Я должен отплатить тебе.

Я заверил его, что он уже отплатил мне сполна, когда спас меня от рыскунов.

– Нет. Ты сражался, и я сражался. Вот моя плата. Мы отправимся на большую драку, может быть, последнюю. Раньше рыскуны только воровали. Теперь они пошли на кровопролитие, на захват корабля. Капитан терпел рыскунов слишком долго.

Я почувствовал, что ему тяжело говорить так о своем капитане и он хочет поскорее свернуть разговор.

– Я отпускаю тебя, – сказал Сидеро. – Вот моя плата.

– Ты хочешь сказать, что я могу не участвовать в бою вместе с тобой и твоими моряками, если это не входит в мои планы? – переспросил я.

Сидеро кивнул:

– Скоро начнется сражение. Уходи быстрее.

Конечно, я сам только что собирался дать деру, но теперь я не мог так поступить. Бежать перед лицом опасности по своей воле и полагаясь на собственную ловкость – это одно дело, а получить, словно евнух, распоряжение покинуть поле боя – совсем другое.

Недолго думая, наш металлический командир отдал приказ строиться. Разброд, царивший в рядах моих товарищей, отнюдь не придал мне уверенности: нерегулярный отряд Гуазахта смотрелся бы по сравнению с ними настоящей гвардией. У двух-трех, как у Сидеро, имелись фузеи, еще у нескольких – каливеры, такие же, какими мы ловили Зака. (Меня позабавило, что Зак теперь раздобыл именно это оружие.) Горстка других несла пики или копья; большинство же, включая и Гунни, которая стояла чуть поодаль и не смотрела в мою сторону, были вооружены лишь ножами.

И все же они выступали весьма решительно и производили впечатление людей, готовых сражаться, хотя я и знал, что добрая половина из них бросится бежать при первых же выстрелах. Поискав глазами, я нашел себе место чуть ближе к тылу их нестройной колонны, чтобы точнее оценить количество дезертиров. Их, однако, не оказалось: большинство матросов, ставших солдатами, похоже, считали предстоящее сражение приятной переменой в череде однообразной работы.

Как в любой известной мне военной кампании, сражение состоялось не сразу. Целую стражу или даже больше мы шествовали по удивительным внутренностям корабля; один раз мы вышли в обширное, отдававшее эхом помещение – должно быть, пустой трюм, потом остановились на неожиданный и ненужный привал; дважды к нам присоединялись небольшие отряды матросов, которые выглядели людьми или почти людьми.

Тот, кто, подобно мне, когда-то командовал армиями или же принимал участие в крупных сражениях, где целые легионы исчезают, точно солома, брошенная в костер, испытал бы непреодолимое искушение посмотреть на наш поход и незапланированные задержки как на забаву. Я написал «искушение», потому что подобная легкомысленная оценка была бы неверной, то есть ложной по определению. Самая пустячная стычка не является таковой для людей, которым суждено погибнуть в этой стычке, и потому в конечном счете не должна быть обыденной и для нас.

Признаюсь, однако, что я поддался этому искушению, как поддавался многим другим. Я забавлялся и позабавился еще больше, когда Сидеро, очевидно надеясь поставить меня в безопасное место, сформировал арьергард, приказав мне возглавить его.

Отданные мне под начало матросы явно входили в число тех, на кого он меньше всего мог бы положиться, когда наше разномастное войско вступило бы в бой. Из десяти шестеро были женщины, куда более хрупкие и менее мускулистые, чем Гунни. Трое из четырех мужчин оказались низкорослыми и если не старыми, то по меньшей мере давно уже миновавшими расцвет своих сил; я был четвертым, и только у меня имелось оружие, более внушительное, чем рабочий нож или стальной лом. По приказу Сидеро мы шли – не могу сказать «маршировали» – в десяти чейнах от главного корпуса.

Будь моя воля, я бы возглавил строй своих подчиненных, поскольку считал, что каждый бедняга, желающий дезертировать, имеет на то полное право. Но я не мог: переменчивые цвета и формы, зыбкое освещение корабельных переходов все еще сбивали меня с толку. Я сразу же потерял бы Сидеро и основной отряд. Выбрав меньшее из зол, я поставил самого крепкого на вид моряка перед собой, сказал ему, какое расстояние надо выдерживать, и позволил остальным тянуться за нами, если они захотят. Сам же стал строить догадки, дадут ли нам хотя бы знать, если основные силы встретятся с врагом.

Они разминулись, и мы сразу же об этом узнали.

Взглянув в сторону нашего проводника, я вдруг увидел, как некто, выскочивший невесть откуда, метнул многолезвийный нож и бросился к нам мощными прыжками тилакосмила.

Я не помню боли в обожженной руке, но она, должно быть, сковала мои движения. Когда я вынул пистолет из кобуры, рыскун уже стоял над телом несчастного матроса. Я не увеличивал мощь заряда, наверно, это сделал Сидеро; поток энергии, ударившей по рыскуну, разорвал его в клочья, и куски расчлененного тела разлетелись, словно искры фейерверка.