И я ему не могу не верить… - [68]

Вскоре пришел и первый успех.

…С некоторых пор чекисты заинтересовались личностями двух японских офицеров, работавших в Москве: Камацубара и Миямото. Оба они, как было с несомненностью установлено, занимались военным шпионажем. Но наблюдение установило и другое: офицеры усердно предавались также пьянству, разврату и стяжательству. В конечном счете у них вырос такой «хвост» недопустимых, с точки зрения любого начальства, компрометирующих проступков, что они были согласны на все, лишь бы сомнительная слава об их московских «подвигах» не докатилась до Токио. Этим и воспользовались чекисты. Так, однажды Камацубара настолько напился вместе с любовницей, что потерял ключи от сейфа в своей квартире…

В результате кропотливой настойчивой работы чекистов Советское правительство было полностью в курсе захватнических замыслов японских милитаристов на советском Дальнем Востоке. Позднее в советских газетах были опубликованы материалы, неопровержимо изобличающие перед всем миром агрессивный курс тогдашнего милитаристского правительства Японии.

Однажды Артузову позвонил Гудзь и попросил разрешения зайти к нему.

— Конечно, заходите, — ответил Артузов.

Бориса Гудзя он помнил еще юношей. Его отец, агроном Игнатий Гудзь, принимал участие в революционном движении на Херсонщине с 1892 года. Борис Гудзь был когда-то студентом Горной академии, служил в Красной Армии. В ВЧК он пришел по рекомендации известного профессионального революционера, старого большевика А. Д. Цюрупы, заместителя В. И. Ленина по Совнаркому. Гудзь долгое время работал в КРО под началом Пузицкого и Стырне, принимал участие в операции «Трест», проявил себя хорошим, инициативным сотрудником. Несмотря на большую занятость, Гудзь сумел заочно закончить двухгодичный философский курс при Институте красной профессуры. Чекисты-коммунисты избирали его секретарем партийной организации КРО и Особого отдела, в который его позднее перевели.

Как талантливого разведчика знал Артузов и близкого друга Гудзя — такого же молодого Александра Агаянца.

В то время на советском Дальнем Востоке проводилась частичная реорганизация государственного управления. В частности, произошли изменения в территориальном делении. Был организован Восточно-Сибирский край с центром в Иркутске. В крае создавался и аппарат ОГПУ. Опытных чекистов там, конечно, остро не хватало. Гудзь и Агаянц решили добровольно поехать на работу из центрального аппарата в Сибирь. Их инициативу одобрили. Вот Борис и Александр надумали зайти к своему давнему наставнику, чтобы заручиться его советами и поддержкой перед отъездом в далекий Иркутск.

Разговор затянулся. Артузов, конечно, не ограничился общими добрыми напутствиями, пожеланиями. Он точно и обстоятельно охарактеризовал чекистам политику милитаристской Японии по отношению к Советскому Союзу и Китаю, состояние и методы работы японской разведки. Для должной ориентации ознакомил Гудзя и Агаянца с пресловутым планом полковника Андо и другими документами противника.

Уже перед уходом Гудзь спросил:

— Артур Христианович, как вы считаете, стоит ли нам в Забайкалье легендировать антисоветскую организацию по модели «Треста», или это всего лишь старая история?

— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил Артузов. И добавил: — Мне кажется, что в идее «Треста» остались неисчерпанными многие потенциальные возможности. Тут дело не в самой модели, как таковой, хотя она превосходна, а в вашем чекистском мастерстве, если хотите, артистизме исполнителей главных ролей, в точном учете психологии противника, местных условий.

Он засмеялся:

— Я понимаю, к чему вы клоните, Борис Игнатьевич. Хотите создать свой маленький «Трест»? Что ж, благословляю. Только не копируйте слепо, вносите новое, свое, учитывающее специфику местных обстоятельств.

Гудзь и Агаянц уехали в Иркутск и приступили к работе. А вскоре иркутские чекисты сумели организовать «маленький «Трест».

…В феврале 1937 года, после возвращения из длительной спецкомандировки, Гудзь в помещении архива НКВД случайно встретил Артузова. Артур Христианович выглядел нездоровым, очень усталым, по всему чувствовалось, что настроение у него неважное. Одет он был в полувоенный костюм с орденом Красного Знамени на груди.

Указав на стол, заваленный старыми белогвардейскими газетами, Артузов сказал:

— Вот просматриваю… — и объяснил: — Работаю над книгой о первых годах ВЧК.

Они разговорились, вспомнили Дзержинского, Менжинского, других старых чекистов. Гудзь сказал с сожалением:

— Не повезло мне… Много раз видел Феликса Эдмундовича в здании, слушал его выступления у нас на партийных собраниях, а вот побеседовать с ним не пришлось. Он произвел на меня впечатление очень сурового, даже сумрачного человека. Не представляю его улыбающимся.

Артузов задумался. Потом сказал:

— На собраниях он, точно, всегда был очень серьезен, а в выступлениях и резок, и суров. Но видели бы вы, как весело и заразительно смеялся Феликс Эдмундович, когда кому-нибудь из нас удавалось остроумно обмануть врага. Помню, однажды, как он хохотал, когда читал инструкцию для подпольной работы, полученную Якушевым от самого великого князя Николая Николаевича. Или вот еще помню — прогулку Шульгина по трем советским столицам. Дзержинский сквозь смех задавал нам вопросы о разных деталях необычного путешествия этого монархического деятеля под нашей эгидой.