И я ему не могу не верить… - [59]

* * *

Вячеслав Рудольфович уже давно должен был быть на месте. Значит, его задержало что-то важное — так размышлял Артузов, вглядываясь в темную августовскую ночь. Он подошел к столу, перевернул листок перекидного календаря. «Ого! Уже тридцатое число!» — удивился Артур Христианович. Выходит, конец лету. Он сел на стул, чуть поддернув хорошо отглаженные брюки, придвинул кипу бумаг. Выбрал несколько листков, начал читать. Это были протоколы судебного заседания по делу Савинкова. Он живо представил его, невысокого, лысоватого, с маленькими пронзительными глазами, хорошо владеющего словом.

Поздний час давал о себе знать, особенно если учесть, что и прошлые ночи были заполнены напряженной работой. Он прикрыл воспаленные веки и на какое-то мгновение забылся. Очнулся от скрипа двери… Вошел Трилиссер — один из старейших в ОГПУ членов партии, начальник смежного отдела.

— Опять засиделся до тумана…

— Покой усыпляет… Присаживайтесь, Михаил Абрамович.

— Вячеслав Рудольфович не звонил?

— Нет, жду. Сказал, что приедет обязательно.

Трилиссер вытащил из жилетного кармашка часы, поднес их к уху, убедившись, что они идут, неопределенно произнес:

— Неужто второй? Значит, в это время пробил последний час Савинкова?

— Да, как политическая фигура он канул в Лету. Вот перечитываю эти протоколы и думаю: не было у него главного — настоящей веры. Значит, не быдо и силы.

— Кто на очереди? Не Анненков ли?

— Угадали.

— Чем он, по вашим данным, занимается?

— По моим данным, поселился со своими казаками и начальником штаба Денисовым верстах в пятидесяти от Ланьчжоу. Разводит чистопородных лошадей. Мирное занятие.

Трилиссер хмыкнул недоверчиво. Меж тем Артузов продолжал размышлять вслух о человеке, с недавних пор изрядно занимавшем его мысли.

— Конечно, атаман не Савинков, в одиночку или с группой границу переходить не будет. Ему армия нужна. Ход Савинкова он не повторит… Но в конезаводчиках Анненков не засидится…

За этим разговором постепенно, как бы исподволь рождались мысли, намечался замысел новой операции, хотя один, первый шаг уже был предпринят, и он был удачен для Менжинского и Артузова.

— Боюсь, вы правы, — задумчиво сказал Трилиссер, — если Анненков убежден, что рожден для роли повелителя, реваншизм в нем неминуемо возобладает. Выходит, лошадок своих не для ипподрома растит атаман…

— Однако, — счел нужным заметить Артур Христианович, — люди, подобные Анненкову, как правило, превращаются в нуль, если не получают помощи извне. Я убежден, что рано или поздно Анненков обратится к японцам, великому князю Николаю Николаевичу, к черту-дьяволу, к кому угодно, лишь бы найти опору для своей новой авантюры. А найдя ее, он для нас станет вдвойне опасным. Это страшный человек, он пьянеет от крови. Вот почему я неотступно думаю о нем. Как и какой ключик подобрать к атаману?

— Похвально, Артур Христианович. От вас же слышал: неотступное думанье — непременный элемент творчества.

— Это вполне очевидно.

— Что ж, согласен думать вместе с вами…

Однажды Артузов уже занимался Анненковым. Затем на время нужда в таком внимании отпала. Вторично Артузов стал думать о нем после того, как атаман был выпущен из китайского зиндана. Это случилось в феврале 1924 года. Китайские власти упрятали туда Анненкова дочти на три года. После перехода границы в районе Джунгарских Ворот генерал с несколькими тысячами солдат и казаков расположился лагерем на реке Боро-Тала. Китайские власти попытались подтолкнуть Анненкова в объятия атамана Семенова, предложив ему передислоцироваться на китайский Дальний Восток. При этом они учитывали и беспокойное, а точнее, разбойное поведение анненковцев. Последние все чаще и чаще совершали грабежи и набеги на китайские селения. Губернатор, получив отказ Анненкова передислоцироваться, потребовал разоружения казаков. Анненков отклонил и это требование. Тогда-то его и упрятали в тюрьму. Кроме губернатора к этому аресту некоторое отношение имели… Менжинский и Артузов.

Анненков сидел в тюрьме. Казалось бы, он уже не опасен. Но… к Артузову попадает копия записки, направленной атаманом из зиндана японским властям. В ней говорилось: «Убедительно прошу Вас, представителя Великой Японской империи, дружественной по духу моему прошлому императорскому правительству, верноподданным коего я себя считаю до настоящего времени, возбудить ходатайство о моем освобождении из Синьцзянской тюрьмы и пропустить на Дальний Восток. Честью русского офицера, которая мне так дорога, я обязуюсь компенсировать Японии свою благодарность за мое освобождение».

Артузов понял, что Анненков не только не смирился, но явно пытается продать себя японской реакции и что на это письмо японские представители откликнутся незамедлительно, добьются его освобождения. Так и случилось. Анненков вышел на свободу. В городе Турфан атамана встретил Денисов, и они верхом отправились в город Ланьчжоу, в окрестностях которого и была создана пресловутая конеферма — явно для прикрытия. Анненков не торопился включиться в политическую борьбу. Ему нужно было время, чтобы присмотреться, сориентироваться в расстановке сил, определиться, за кем пойти, кому служить.