И все-таки она хорошая! - [8]

(вместо далеко)… Как вы думаете, акают или окают в этой деревне?

Конечно, акают. Если вместо а пишут о, то, значит, не различают их в безударном положении. А это и есть аканье. В этих же тетрадях, без сомнения, найдем и букву а вместо о, например, пашла, вада, галава… Ошибки в ученических записях выдали нам секрет: в деревне Сапино акают[19].

А если бы мы получили тетради очень грамотных учеников? Ну, ничего бы и не узнали. Наверное, даже ошиблись бы: решили, что в деревне окают, т. е. различают [о] и [а] в безударной позиции.

В таком же положении часто находятся историки русского языка, когда исследуют древние рукописи. В XIV веке в рукописях стали скупо появляться следы аканья.

В Евангелии 1339 года найдена такая ошибка: апустѣвшеи (т. е. опустевшей); а написано вместо о. Очевидный след аканья.

В духовной Ивана Калиты того же времени встречаются написания и растовець, и ростовци — опять невольное признание, что писец этой грамоты акал.

Значит, к этому времени в некоторых местностях Руси уже установилось акающее произношение. Но следы его в памятниках письма единичны, мало их. А ведь от этой эпохи дошло большое количество и толстых книгой грамот… Следов же аканья — раз два и обчелся. Не странно ли?

Объяснение может быть только одно: существовала прочная орфографическая традиция. Когда писец переписывал книгу, он точно, буква в букву, повторял тот оригинал, который лежал перед ним. Перерисовывал его. Когда писец не переписывал, а создавал свое, то каждое слово писал так же, как оно изображалось в старых книгах. Он строго следовал тем правилам, по которым писались древние священные книги; было желание: не отступить от них ни на пядь. Нужды нет, что эти правила не были собраны в особую книжку: орфография существовала в самих книгах, в текстах. И в памяти писцов: каждый из них следовал неколебимой традиции. До него не путали буквы о, а — и он не путал, хотя сам вместо безударного о всегда произносил а.

А может быть, аканье возникло не в XIV веке, а гораздо раньше; просто усердные писцы утаили его от нас? Не очень вероятно, но возможно. Мы-то, читая книгу, напечатанную в Москве, не находим никаких следов аканья. Наборщики, корректоры, редакторы не позволили ему показать себя… А раньше сами писцы следили, чтобы оно не показалось, нарушив письменную традицию.

Очень жаль, что писцы были так хорошо вышколены; для историков языка это серьезное огорчение. Чтобы установить законы развития языка, важно узнать, когда появилось то или иное звуковое изменение, например, когда появилось аканье. Узнать можно по ошибкам[20], а их так мало в рукописях. Каждую ошибку приходится открывать — и каждому открытию лингвисты радуются, и открытия даются нелегко.

Как только у народа появляется письмо, сейчас же начинают складываться общепринятые приемы его использования. Складывается орфография. Древняя это вещь — древнее многих других…

Своя, личная орфография

Ясно, что нельзя писать топор, а через строчку тапор. Но незачем стеснять волю люден: пускай у каждого будет своя орфография. Такое мнение высказывалось не раз: его поддерживали некоторые крупные деятели науки и культуры, например К. Э. Циолковский.

Пусть каждая газета, каждый журнал следует своему орфографическому кодексу; пусть каждый человек пишет по своим правилам, но всегда единообразно. Один всегда топор, другие строго последовательно — тапор. Каждый пишет по таким правилам, которые отвечают его характеру, склонностям, темпераменту, привычкам.

Особа консервативная, тяжелая на подъем будет писать по образцу прадедов и прапрадедов — может быть, даже с буквами ять, ижицей, фитой. Напротив, какой-нибудь ветреник примется жадно следить за орфографической модой и менять свои правила от письма к письму… все же в каждом письме он должен быть орфографически последователен. Человек мелочно-наблюдательный и дотошный возьмется воспроизводить в своих написаниях все особенности произношения (насколько это ему позволит алфавит). Изобретатель будет искать наиболее рациональные, экономные способы обозначения слов… Разве плохо?

Неплохо, только ничего из этого не выйдет. Ведь это значит, что каждый пишущий должен стать ученым-филологом. Он обязан решить, как ему необходимо писать любое слово, исходя из его собственных орфографических принципов. Он может пе составлять особую книгу — орфографический словарь, но в голове его носить обязан. Свой, самодельный. Нет, такая орфографическая самодеятельность до добра не доведет.

Здесь нечего фантазировать: было такое время, и не так давно, когда каждый был сам себе законодатель в орфографии. Вот что писал один учитель в 1879 году, более восьмидесяти лет назад:

При поступлении в должность преподавателя неопытному еще (сравнительно) педагогу тотчас же приходится браться за исправление орфографии учеников и тотчас же приходится становиться в тупик, как писать известное слово. Конечно, он обращается за помощью к академическому словарю, различным руководствам… и пр. и пр.; но, представьте его положение, везде он находит противоречащее одно другому мнение… Собственное, личное убеждение у него вырабатывается не вдруг, нужно все-таки на это время, а исправление ученических тетрадей не ждет, и поневоле приходится выбирать тот или другой способ письма. В немного лучшем условии находится и более опытный преподаватель, хотя он и выработал свой определенный способ письма, которого он и держится в своей практике; но может ли он с уверенностью сказать, что его правописание безошибочно?