И все-таки она хорошая! - [43]
В известном смысле, правописание слов с буквой ѣ было даже легче: очень часто надо было запомнить корень или окончание — и они во всех словах писались одинаково. лѣсъ, лѣсной, лѣсник, лѣсничатъ, лѣший, лѣсовикъ, лѣсоватъ, облѣсить и т. д. Запомни правописание корня — и десятки слов пиши без труда. Или то же в окончаниях: о лесѣ, о домѣ, о Петрѣ, о водѣ, о травѣ, об Аннѣ…
А здесь не то. Здесь приходится запоминать каждое слово: до отказа, но доверху; вповалку, но в обнимку; исподлобья, исподтишка, но из-под мышек; спросонок, но с разгона и т. д.
Единственное утешение, что наречия эти не так уж часто встречаются в речи (хотя они и не редки). Но это вместе с тем и плохо: встречаются не часто, и, значит, трудно запомнить их по мере употребления, незаметно для себя. Зубрежки — и какой трудной — не избежать. Поэтому-то, по правде говоря, никто и не знает, как их писать.
Может быть, есть объяснения почему наречия пустились в такой хоровод? Объяснения всегда есть; но для людей старше двенадцати лет они не очень убедительны.
Например: почему пишется положить под спуд, находиться под спудом! Потому, что спуд встречается с разными окончаниями. Это ведь свойство существительного: сочетаться с разными окончаниями… Так отвечают на наш вопрос. Но помилуйте: существительное всегда имеет свое значение. Нет бессмысленных существительных…
Бессмысленным может быть только кусок слова, механически вырезанный из него. Если из слова кукуруза вырезать кусок у кур — он окажется бессмысленным. В слове впопыхах кусок попых не имеет смысла; значит, это действительно только кусок слова. Вот такой бессмысленный кусок и спуд; нет у него никакого значения (когда-то было, но очень давно. У нас-то речь идет о современном русском языке и о нашей орфографии). И этот бессмысленный кусок, просто сочетание звуков и только, делает вид, что он — существительное! Особое слово! Вот уж подлинное самозванство.
Удивительно и объяснение, что это «существительное» соединяется с окончаниями (и предлогами). А как же быть со словами вверх, вверху, наверх, сверху? Сбоку, набок, вбок? Ввек, вовек, вовеки, навек! Уж их-то на тех же основаниях надо писать врозь, в два слова: посмотрим в верх… Тем более, что слова верх, бок, век, в отличие от слова спуд, действительно существуют.
Оказывается, это правило придумано только для явно бессмысленных «существительных»: спуд, карачки…
Сейчас мы должны писать: под мышку, под мышкой, под мышки. Видите ли, слово склоняется. Значит, существительное. А что здесь значит это мышкой, мышки? Конечно, имеется в виду не та мышка, что скребет под полом.
Исторически это слово в ближайшем родстве со словом мышца. Но разве говорящие сейчас сознают эту связь? Говоря: несу книгу под мышкой, — разве хотят сообщить, что книга у них «под мышцей»? В этих выражениях сочетание звуков мышкой, мышки, потеряло самостоятельное значение; значит — уже не слово, просто обрубок, входящий в другое подлинное слово.
А как же: склоняется? Ничуть оно не склоняется. Когда-то склонялось и было существительным, а теперь стало частью единого слова: подмышкой, или подмышку. Так бы и писать… Нет, действующие правила не велят.
Иногда мотивировки бывают и другого рода. Как вы думаете, почему до зарезу, до упаду, в тупик пишутся раздельно? Да-да: стать в тупик. Почему? Отвечают: чтобы подновить метафору.
Выражения эти и впрямь метафоричны: танцевать до упаду не значит в самом деле упасть от усталости. Смысл здесь переносный. Но метафора стерлась, побледнела; большей частью она не нужна говорящим.
Это постоянный процесс в языке: ходовые, стандартные метафоры, закрепленные в словах, постепенно бледнеют и перестают восприниматься. На смену им возникают новые метафоры. Надо ли стремиться подновить стертую метафору — притом путем орфографического вмешательства? Орфография бессильна это сделать. Да и не нужно…
Л. Ф. Кони в своих воспоминаниях рассказывает про одно судебное дело. Защитник в своей речи упомянул, что обвиняемому — убийце очень были нужны деньги. Прокурор, отвечая защитнику, вдруг замолчал, запнулся и долго не мог снова начать свою речь. После суда его спрашивают: что с ним случилось? «Мне пришло в голову, что подсудимому действительно были нужны деньги до зарезу… Это чуть было не рассмешило меня в самом неподходящем месте речи…». Здесь метафоричность слова до зарезу сама собой оказалась подновленной — и это вышло крайне неуместно и нелепо. Когда мы просили у кого-нибудь: «Дай мне книгу, нужно до зарезу» — разве в наш расчет входит, чтобы метафорический смысл был подновлен, подчеркнут?
Вообще это детская затея — стать на пути языкового закономерного процесса с запретом: ни-ни, не смей! Никакие орфографические правила здесь не помогут. Стертые метафоры будут постепенно полностью утрачивать свою метафоричность, становиться прямым и простым указанием, как их ни пиши!
Есть еще два правила; одно вполне обосновано: пишутся слитно наречия типа вкрутую, вплотную, врукопашную, зачастую, напропалую, наудалую и другие подобные.
Другое совершенно бессмысленное: наречия типа в обрез, в одиночку, в упор, в охапку
В занимательной форме рассказано, как связано русское правописание с фонетикой, о сущности основных принципов отечественной орфографии, ее законах.
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Литературная деятельность Владимира Набокова продолжалась свыше полувека на трех языках и двух континентах. В книге исследователя и переводчика Набокова Андрея Бабикова на основе обширного архивного материала рассматриваются все основные составляющие многообразного литературного багажа писателя в их неразрывной связи: поэзия, театр и кинематограф, русская и английская проза, мемуары, автоперевод, лекции, критические статьи и рецензии, эпистолярий. Значительное внимание в «Прочтении Набокова» уделено таким малоизученным сторонам набоковской творческой биографии как его эмигрантское и американское окружение, участие в литературных объединениях, подготовка рукописей к печати и вопросы текстологии, поздние стилистические новшества, начальные редакции и последующие трансформации замыслов «Камеры обскура», «Дара» и «Лолиты».
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.