И восстанет мгла. Восьмидесятые - [46]

Апофеозом чрезмерности был безумный забег полутора сотен ребятишек от своих футбольных ворот к воротам соперника — туда, где вдалеке темнела застывшая линия выпускных классов. Резво сорвавшись плотной массой на старте, дети толкали друг друга в спины, теряли на бегу цветы из букетов, что непременно нужно было вручить на финише и получить от выпускников подарки, спотыкались, падали и поднимались с выпачканными травой и землей ладонями и коленками.

Самые прыткие уже успели, запыхавшись, не глядя ткнуть букетом в протянутые навстречу руки, обретя взамен пару недорогих книжек-раскрасок, и, развернувшись, побежать обратно к едва видневшимся родителям, наталкиваясь на накатывавшие одна за другой встречные волны менее быстрых, сшибаясь, опять падая и роняя в траву раскрывшиеся на ветру небогатые трофеи.

В последней волне отставших бежал и Алеша. Очутившись напротив заново монолитно сомкнувшейся безмолвной шеренги высоченных выпускников, он растерялся, замешкался — все они уже успели вручить свои дары и стояли теперь с такими же, что и у него, букетами гладиолусов.

В панике мальчик заметался туда-сюда вдоль сдержанно усмехавшегося фронта, с ужасом разыскивая хоть кого-нибудь без цветов и с книжкой в руках. Наконец откуда-то с фланга ему сочувственно крикнули: «Беги сюда! Здесь еще есть!»

Из глубины разомкнувшегося строя выступил высокий коротко стриженный парень и протянул Леше запоздалый подарок, молча забрав протянутый с облегчением изрядно потрепанный букет осенних цветов из палисадника.

К своему новому классу Панаров прибежал последним из мальчиков — задыхаясь от бега и волнения, высматривая, ища глазами маму и не видя ее в толпе чужих родителей. В душе ощущался стыд от того, что остальные ребята уже опять выстроились в ровную линию и глазели на него с законным чувством превосходства лучших, чем он, бегунов.

«Зато я не упал ни разу и в земле форму не испачкал, не извозился, как некоторые», — мысленно успокаивал он себя, как мог.

Из четырех классов Алеша попал в самый последний, с литерой «Г» на конце, очевидно, благодаря «пролетарскому происхождению» и непрестижному месту работы отца. Это был класс для «остальных» детей, чьи непритязательные анкетные данные не давали никакого благопристойного повода поместить их в «привилегированные» первые две буквы списков.

Классная руководительница, крепкая, довольно высокая темноволосая женщина лет пятидесяти, с жестким взором стального цвета глаз, крупным, пористым носом и выдающимися скулами, покрытыми сетью багровых жилок, властной рукой указала направление, в котором повела детей внутрь здания, предупредив родителей, что через час их чада будут ждать в раздевалке внизу.

Бежево-серый четырехэтажный кирпичный прямоугольник выглядел мрачновато — десятки окон темнели неизвестностью, в бетонных провалах глубокой арки, ведущей во внутренний двор, гулко отдавались звуки нестройных ребячьих шагов, отражаясь от стен и рядов впечатляющих массивных колонн.

Асфальтовый квадрат тенистого школьного двора был со всех сторон окружен высокими стенами каменного колодца, лишь в двух местах отворявшими проходы внутрь — порознь для учеников начальных классов и для старшеклассников.

Пройдя через пустую раздевалку с одинаковыми ровными рядами железных стояков вешалок с пронумерованными крючками без жетонов и деревянной лакированной панелью выдачи верхней одежды без гардеробщиц, изнутри походившей на пчелиные соты из-за множества открытых фанерных ячеек для первой, уличной обувки, детвора осторожно, с робким любопытством поднялась по узковатой и сумрачной лестнице на третий этаж и вошла в просторный, длинный коридор с окнами, выходящими во двор.

Широкие подоконники были покрыты свежей кремовой эмалью и слегка поблескивали глянцем в холодном вибрирующем свете неоновых ламп на гладком потолке. Вдоль противоположной от окон стены тянулись безликие двери алебастрово-белой расцветки, отличавшиеся друг от друга лишь крошечным номерком комнаты над тонкой притолокой.

— Дети, внимание! Вот это ваш класс, сюда вы будете приходить каждое утро, — как-то неопределенно махнула дланью на одну из многих закрытых дверей учительница. — У каждого из вас там будет свое место. Запомните его, потому что меняться местами нельзя. Сейчас вы все войдете в вашу первую в жизни классную комнату и станете в три линии за собой у доски, а я вас рассажу по парам. Мальчик с девочкой.

Вступив заодно с остальными примолкшими учениками внутрь, Алеша увидел три стройных ряда деревянных парт и стульев салатного цвета, застекленные шкафы с заставленными книгами и журналами полками у дальней стены и портреты серьезных пожилых людей, из которых сразу узнал Ленина — помнил с детсада.

Алешина парта оказалась почти в самом конце третьего ряда, далеко от доски и учительского стола. На девочку с двумя пышными бантами, вплетенными по бокам соломенно-рыжеватой головы, что посадили с ним рядом, Панаров взглянул лишь мельком — ничего особенного в ней не нашел.

— Так, дети, все расселись по своим местам и замолчали… Я сказала — тихо! — рявкнула вдруг классная неожиданно низким, хрипловатым голосом. — Во время уроков разговаривать нельзя. Только на переменах. Если кто-то захочет в туалет, нужно поднять руку и спросить разрешения. Букварь, учебники и прописи, что лежат перед вами, возьмите домой — они ваши.