И в море водятся крокодилы - [4]

Поездка была долгой, даже не описать, насколько долгой: часы среди гор, тряска, камни, тряска, шатры, маленькие базары и опять тряска. Облака. В какой-то момент — уже в темноте — пакистанец Шаукат остановился поесть; вышел он один, нам лучше не высовываться. На всякий случай, сказал он. Шаукат принес нам какие-то мясные объедки, и мы снова тронулись в путь, ветер свистел в окне, стекло опущено на два пальца, чтобы пропускать хоть сколько-то воздуха, но как можно меньше пыли. Обозревая пейзаж по сторонам от машины я, помнится, думал об отце: он тоже водил грузовик.

Но у него все было по-другому. Ему пришлось.

Отца я так и буду называть — «отец». Даже если его уже нет. Потому что его уже нет. И я расскажу его историю, хотя могу ее рассказать только так, как рассказывали ее мне, поэтому я не очень-то в нее верю. Суть в том, что пуштуны заставили его — и не только его, но и многих других хазарейских мужчин из нашей провинции — ездить в Иран и обратно на грузовиках и закупать товары для их магазинов: одеяла, ткани или какие-то тонкие матрасы из губки, непонятно зачем нужные. Дело в том, что жители Ирана — шииты, как и мы, хазара, а пуштуны — сунниты, а отношения между братьями по вере, как известно, лучше; к тому же пуштуны не говорят на персидском языке, а мы его немного понимаем.

Чтобы принудить отца, они сказали ему: если ты не поедешь в Иран за товаром для нас, мы убьем твою семью; если ты сбежишь с товаром, мы убьем твою семью; если по прибытии окажется, что чего-то не хватает или товар испорчен, мы убьем твою семью; если ты попытаешься нас обмануть, мы убьем твою семью. В общем, если что-то пойдет не так, мы убьем твою семью. По-моему, это не лучший способ вести дела.

Мне было лет шесть, когда мой отец погиб.

Вроде бы в горах шайка бандитов напала на его грузовик, и отца убили. Когда пуштуны узнали, что на грузовик моего отца напали и похитили весь товар, они пришли к моим родным и сказали, что он остался им должен, что их товар пропал и теперь мы должны возместить его стоимость.

Сначала они пошли к моему дяде, брату отца. Они сказали ему, что теперь он отвечает за все и должен компенсировать им убытки. Мой дядя какое-то время пытался решить эту проблему, разделить поля или продать их, но у него ничего не вышло. А потом однажды он заявил, что у него не получается возместить убытки и вообще это не его дело, ведь у него своя семья, о которой нужно заботиться — и это, кстати, была чистая правда, — а потому он не в состоянии взять на себя такие обязательства.

Тогда однажды вечером пуштуны пришли к моей матери и сказали, что, если у нас нет денег, они заберут меня и моего брата и мы будем трудиться на них как рабы, что во всем мире запрещено и в Афганистане тоже, но такое уж сложилось положение. С тех пор моя мать жила в постоянном страхе. Она приказала нам с братом всегда находиться вне дома, среди других детей, потому что в тот вечер, когда к нам приходили пуштуны, нас тоже дома не было, они нас не видели, а потому не знали в лицо.

В общем, мы оба целыми днями играли на улице, и это не вызывало никаких проблем; пуштуны, встречавшиеся нам на пути, спокойно проходили мимо, не догадываясь, кто мы такие. Еще мы вырыли яму рядом с тем местом, где хранился картофель, чтобы прятаться там по ночам, и, когда кто-то стучал в дверь, мы ныряли в эту яму еще до того, как мать шла спрашивать, кто пришел. Мне эта мера казалась ненадежной: я всегда говорил маме, что если пуштуны придут за нами ночью, они вряд ли будут стучаться.

Так жизнь и текла до тех пор, пока мама не решила увезти меня из дома, потому что мне было десять лет (примерно) и я стал слишком большим, чтобы прятаться, уже не помещался в нашей яме и мог раздавить моего брата.

Уехать.

Сам-то я никогда не хотел уезжать из Навы. Мне очень нравилось мое селение. Ни тебе современных технологий, ни электричества, и для освещения мы пользовались керосиновыми лампами. Зато в Наве росли яблоки. Я наблюдал, как рождаются фрукты: сначала у меня на глазах распускались цветы, затем они становились плодами. Здесь, в Кветте, цветы тоже превращаются в плоды, но никто этого не видит. Звезды. Мириады. Луна. Помню, для экономии керосина иногда ужинали во дворе при свете луны.

Мой дом был устроен так: общая комната, где все спали, комната для гостей и уголок с очагом для готовки в углублении, чтобы зимой тепло от огня, поднимаясь вверх по специальным трубочкам, нагревало пол. На втором этаже хранились корма для животных. Снаружи — еще одна кухня, летняя, чтобы в жару дом не нагревался еще больше, и огромный сад с яблонями, вишнями, гранатами, персиками, абрикосами и тутовыми деревьями. Толстые стены, очень толстые, больше метра, глинобитные. Мы ели домашний йогурт — он похож на греческий, но намного вкуснее. У нас были корова и две овцы, а еще поля, на которых мы выращивали пшеницу, а затем везли ее на мельницу.

Такой была Нава, и я совсем не хотел оттуда уезжать.

Даже когда талибы закрыли школу.

— Фабио, можно я расскажу тебе о том, как талибы закрыли школу?

— Ну, конечно.

— Тебе интересно?

— Мне все интересно, Энайатолла.