И в горе, и в радости - [21]

— Ты же знаешь, дела. Я зашел только… — он не договорил, внезапно увидев в углу гримерной, под ярко раскрашенной афишей, худенькую девушку — почти ребенка — с огромными серыми глазами, которые смотрели прямо на него и не мигали.

— Да это Кира, Кирочка Морозова! — объяснила Диана Петровна, перехватив настороженный взгляд сына. — Мечтает служить Мельпомене. «Вот розмарин, он для воспоминаний. Прошу вас, милый, помните. А вот цвет троицын — для дум…» Помнишь? Маленькая Офелия просто бредит сценой.

«Какие у нее глаза — распахнутые! — подумал Марк, внимательно изучая девушку. Поединок их взглядов продолжался. — А плечи совсем по-детски вздрагивают, будто я уже дотрагиваюсь до них».

Марк вдруг вспомнил что-то давно забытое и очень-очень родное. Впервые за всю жизнь ему захотелось совершенно, кажется, незнакомому человеку сказать нечто искреннее, сокровенное. Ему, Марку Краснову, хладнокровному аналитику, всегда за счет неразговорчивости приумножающему личный золотой фонд, захотелось говорить и быть понятым, все равно как если бы он в одно мгновение излечился от немоты.

— Нездешнее у вас имя, — сказал Марк и мысленно улыбнулся. — Сказочное, как и вы сами.

Кира явно смутилась. Она перевела удивленный взор на не менее удивленную актрису, потом вновь — уже строго — посмотрела на ее сына, но не произнесла ни слова в ответ.

— Кирочка у нас умница. Все спектакли смотрит, на репетиции, хоть и нельзя, беру ее потихоньку, — включилась Диана Петровна, чтобы разрядить паузу. — Вот и мне теперь настало время делиться опытом, — вздохнула она. — Хорошо, когда есть с кем.

— Хорошо, когда есть, — согласился Марк, однако интонация его голоса, мягкая, неподдельная, не подлежащая привычной эмоциональной цензуре интонация, выразила нечто гораздо большее. — Кира, я вас… Я не мог видеть вас раньше? — Не дожидаясь ответа, вроде бы как даже и не надеясь на него, он вновь спросил, глядя на Киру: — Вы знаете Лоренцо Бернини? Возрождение. Италия. Потрясающая скульптурная пластика. Я покажу вам после… Если интересно… А на последней «Каменной сказке» вы были? У меня, говорят, сердце каменное, представляете? Может, и так. Но знаете — я только вас сегодня увидел, и оно заколотилось. Камень тоже раз в тысячу лет оживает.

Марк говорил, чувствуя всю банальность и пошлость своих слов и ужасаясь ей. Но бледное лицо Киры дрогнуло. Она вся встрепенулась и подалась в сторону Марка, точно обрадовавшись, что его сердце — живое.

В тот же миг резкий продолжительный звонок возымел явное намерение расставить все по своим местам. А в гримерку, нервно постучав, заглянул всклокоченный человек, у которого на неровном лбу буквально написано было, что он режиссер.

«Третий!» — ужаснулся он. А у Марка в голове мелькнуло: «Как будильник в детстве, когда не хотелось возвращаться из сна… Первых-то двух я и не заметил».

— Диана Петровна, миленькая, пора! — почти сорвался на фальцет режиссер и чуть не подпрыгнул, ударяя по последнему слову. Всклокоченная голова исчезла за дверью, показалась вновь и снова исчезла.

Далее Марк и впрямь действовал как во сие. Он решительно встал и подошел к девушке настолько близко, что смог различить, как пульсирует тончайшая голубая жилка на ее нежной, благородной шее. Будто бы со старинных заливных лугов, о которых он только читал, повеяло на него от волос Киры — слабых, но, как показалось ему тогда, готовых расцвести первозданной красотой и силой. Великая потаенная сила открылась перед ним в полупрозрачных, слишком тонких руках, за которые еще несколько минут назад ему было страшно, в жалобно вздымающейся груди, в несуразных, по-мальчишески подобранных под себя коленках — во всем щупленьком, угловатом девичьем теле.

— Я был бы счастлив услышать ваш голос. Здесь телефоны и адрес. В любое время. Всегда.

…Когда Марк ушел, Кира бросилась к Диане Петровне с расспросами. Но та отвечала лишь одно: «После спектакля, деточка, после спектакля».

И вот еврипидовская «Медея», переосмысленная, обновленная, вполне современная «Медея», правда, не на колеснице, запряженной драконами, а на светящемся всеми фарами джипе, промчалась по сцене мимо Кириных глаз. Вместо монологов и реплик Кира слышала негромкий, зато столь убедительный голос Марка, а ее кулачок сжимал и разжимал серую визитную карточку, на которой не было ничего лишнего — только необходимые цифры и надпись: «Марк Дмитриевич Краснов. Президент нефтяной компании МИНОС».

С некоторых пор нефтяной бизнес перестал интересовать Марка Дмитриевича Краснова в плане, как сказал бы китаец Харон, «достижения денег». В очередной раз подписывая выгодные соглашения с партнерами или досрочно (из надежных, тщательно расчищенных, многажды опробованных источников) узнавая о том, что именно его компания победит в предстоящем залоговом аукционе, Марк Дмитриевич все чаще забывал испытывать чувство гордости, хотя память имел великолепную. Он гордился другим. Точнее, он ставил перед собой сверхзадачу несколько другого, запредельно сложного уровня и был по-настоящему рад лишь в те моменты, когда осознавал, что справляется с ней.

«Глупцы стремятся изменить мир, не понимая, что мир сам по себе бесконечно изменчив. Перемены к лучшему? Но кто знает, что лучше, а что… «Старики управляют миром, а вот сладить со сном не могут…» Вчера я был способен моделировать только свой завтрашний день. А сегодня способен — завтрашний день страны».