И в этом мире мне жить - [2]

В крайнем случае сестренкой.

Именно поэтому мне было страшно к ней подходить.

Если вдуматься, логика ее поведения была довольно проста.

Из родного городка она выросла. Здесь была роскошь общения, и она роскошествовала, славно общаясь. Надоедливые поэтишки? Да что они понимают в море и Моцарте!

Володенька Левинсон и на самом деле был приятен в общении и легок, хотя бы на первый взгляд, а быть одной она не желала… Да и не привыкла, наверное…

Самое же главное, она была растеряна и подавлена, и на первое время ей требовалась привычная опора, окрепнуть ногами…

Вечерами она царствовала и королевствовала, допуская младенцев к подножию трона, а про себя шевелила губами, отмеряя внутренний такт и версифицируя рифму — тайно писала стихи…

Но утрами при тусклой заре выплывает из вод подсознания островами забытого быта вся грязь человеческая, упорно и ненавидяще заталкиваемая туда накануне, подкатывает высоко к горлу тяжесть унылого бытия, и жить не хочется снова.

Не для чего.

Только привычно шевелятся губы…

А потом упрямо и больно щелкаешь себя по носу, одергиваешь халатик, умываешься, смотришь критически в зеркало, расчесываешь волосы… раскашиваешь глаза… разбогиниваешь их выражение… а как, и сама удивляешься, до сих пор самой непонятно…

И вот уже «форс мажор» — неодолимая сила уносит к поэтам, взметает ракетку, возносит голову и крепит длинные бесовские ноги…

Растет, приближаясь, предчувствие, чувство, стихия… Строчку родить — и глядеть удивленно, слегка на локте отстранившись: свое и — чужое!

Но, чтобы матерью стать, нужен еще и отец. Это-то и досадно. Хоть кулачком по столу бей, по листу чистой белой бумаги.

Такая вот логика.

Дальше идет летопись самообмана, обмана, обольщения и самообольщения. Знакомые все материи. Читайте фантастику Достоевского.

И что же нам делать, двум разным цивилизациям, двум пришлым душам и разумам в этом чуждом нам мире, на планете Земля, где мы когда-то родились?

Вот тогда и кончается адаптационный период, и приходит время выполнять программу. Зачем-то же мы пришли на эту планету? Вспоминаются взгляды и сути, заключаются в цепи связи, возникает поле памяти, начинается поиск предчувствия…

Тогда я принялся этот мир создавать.

Известно, как. Методика стара, как мир, проста и очевидна внешне, хотя парадоксальна и сомнительна в сути своей. Боги созидают мир, когда познают его. Как и люди. Познание и есть этот мир, и дверь в него, и ключ к ней, и рука, поворачивающая ключ, и разум, управляющий рукой, и боги, программирующие разум.

Итак, я стал познавать этот мир, чтобы мне было где жить.

Где — досконально, внимательно. Когда — по наитию, разом. В чем-то сомневаясь. Кого-то — жалея и плача по нем. Никогда — ненавидя! Ни блошку-букашку, ни человека единого — тростинку на стылом ветру, с ногтями плоскими и наманикюренными…

Иначе — не получается.

Не получилось и в этот раз.

Сначала все вроде шло по-писаному. Взметались горы и простирались долины на плоской и круглой Земле, как на ладони. Строились храмы, и твари роились в буколике кущ все пуще и гуще, мановению длани покорны. Бряцали кимвалы, и Слово звучало, творения труд завершая.

И это, наверное, было хорошо.

Пришла пора ставить человека в центр мироздания.

И вот тут я почувствовал что-то чужое, забытое мною, далекое, странное. Вдруг оказалось, что имена, данные мною твореньям, созданным мною, — зазвучали странно и вчуже! Зло от добра и пшеница от плевел отделялись по правилам, установленным не мною! В мгновение ока мешались языки и менялись акценты. И еще — издалека, извне слышалась непонятная музыка.

Я понял, что кто-то другой познает этот мир мне навстречу.

Алеша, Володя, Рудольф? Ипполит? Да нет, вот они — рядом со мною, обочь, пятеро нас, как и было… Смущает ум речь, непривычная слуху, полная невыразимых, непроизносимых звукосочетаний… Произносятся неправильные, неправомерные заклинания… Не наша, не мужская логика закладывается в предначертанье и исполненье поступков… Чуждая, странная сила!

Конечно, это была она. С ракеткой — в одной руке, с яблоневым прутиком, сорванным в моем саду, — в другой. И поэтишки, поэтишки следом, как стая глазастой саранчи! И пристраиваются, закрывая печально глаза, вслед Поэтам, ступая босыми ногами в мягкую горячую борозду, мои воплощения — Ипполит… Алеша… Володя… Рудольф…

Распалась цепь времен. Разрушаются стены храма. Горы — в осыпь, боги оземь, твари — ниц, мироздания — ничком и навзничь.

Что же мне, опять создавать все заново?

Сижу это я в тростнике, смотрю ей вслед озадаченно и медленно прозреваю. А она идет себе, прутиком помахивая. Походя — нашим потом и нашей кровью восставленные царства разрушает. И катастрофами этими, потопами вселенскими, катаклизмами да хроноклазмами — свою Вселенную творит, свой мир созидает.

И в этом мире мне жить.