И унесет тебя ветер - [109]

— Как ваше имя? Оливье Эмери? Жан-Пьер Бриаль? Франсуа Бриаль?

Мистраль внимательно смотрел на Эмери. Секунд через двадцать тот оторвался от своей точки в зените и обернулся к Мистралю. Тусклые, без всякого выражения глаза остановились на комиссаре. «Невероятно! — думал Мистраль. — Он смотрит на меня, но совершенно не видит. Как будто его взгляд направлен внутрь самого себя».

Постепенно взгляд раненого прояснился, обратился наружу.

Эмери пристально посмотрел на Мистраля и с трудом переспросил:

— Что вы сказали?

— Как ваше имя?

— Франсуа Бриаль.

— А Оливье Эмери?

— Это имя я взял двадцать лет назад. У меня на него тоже легальные документы.

— В какой квартире вы здесь живете?

Взгляд Франсуа Бриаля опять помутился.

— В сто восемнадцатой. — Глаза его снова обратились в глубь себя. Он вернулся в свой мир.

Мистраль и врач вышли из фургона. Эмери по-прежнему сторожили двое полицейских. Они приковали его за руки и за ноги наручниками к носилкам.

— Я ввел ему успокоительное и большую дозу обезболивающего. Он жалуется на сильную головную боль, потому что его побила шпана. Порезы бритвой неглубокие, тут никакой опасности. Но его, полагаю, надо серьезно обследовать с психологической точки зрения. Когда ему оказывали первую помощь, он вел себя очень странно. Говорил со мной так, как будто не о нем речь. Отвечая на вопросы, говорил не «я», а «мы» и смотрел на меня невидящим взглядом. Очень неприятно.

— Когда можно будет его допрашивать?

— Через несколько часов. Я написал, какие процедуры надо ему сделать в «Куско»[20] — только обычные анализы да рентген.

Врач внимательно посмотрел на Мистраля:

— А сами вы как? У вас вид человека на исходе физических сил. На чем держитесь? На амфетаминах?

— Ни на чем. Все у меня прекрасно!

Машина «скорой помощи» с Оливье Эмери укатила в сторону Парижского госпиталя напротив собора Парижской Богоматери. Полицейская машина с мигалкой и сиреной сопровождала ее. Замыкали кортеж три журналиста на мотоциклах.

Тем временем санитары пожарной команды обрабатывали рану Дальмату, чтобы не допустить заражения крови. Вся его рубашка была насквозь в крови.

— Придется вас госпитализировать на пару дней — зашить хорошенько рану и провести обследование. Большой шрам останется на всю жизнь. Да вы не огорчайтесь, старина: женщины это обожают. Мужчина рисковал жизнью и победил — перед таким никто не устоит!

Доктор пожарной команды как мог утешал Дальмата. Дальмат не отвечал. На него действовал местный наркоз, он плавал между явью и забытьем.

Мистралю тоже наложили несколько швов на изрезанные руки. Он слушал, как врач разговаривает с Дальматом, и его разбирал смех.

«Это нервное», — подумал он. Мистраль был пьян от усталости, в ушах гудело, хотелось присесть хоть куда-нибудь в тишине.

Половина третьего. Кальдрон держал возле уха телефон и поглядывал на Мистраля.

— Это звонят из штаба. Дежурный говорит, уже полчаса пытается вам дозвониться, но у вас телефон на автоответчике.

— Телефон у меня разбит вдребезги. Что он сообщил?

— Чем занимался так называемый Оливье Эмери. С центральной диспетчерской Девятого округа к нам недавно звонили в штаб. 7 августа этот тип был задержан молодыми патрульными в состоянии опьянения зато, что мочился на улице. Между прочим, на улице Монсе. Они решили не заводить дела из уважения к его профессии — сотрудник похоронной команды. Он им сказал, что целый день вместе с полицейскими и пожарными убирал трупы. Молодые ребята вошли в его положение: у них была точно такая жизнь. Отпустили его и ничего не сделали. Братство тех, кого немыслимая жара застала вместе со всеми последствиями. Они друг за друга держатся.

— Вы хорошо сказали, Венсан, и я их не осуждаю. Изо дня в день они только тем и занимаются, что убирают трупы. Морги забиты, мертвецы хранятся в грузовых рефрижераторах, в холодильных камерах рынка в Ренжи. Все шиворот-навыворот, никто не знает, за что отвечает. И только на экстренных службах — полиции, пожарных, «Скорой помощи», похоронной команде — все это держится. Еще бы у этих людей не появилось полной солидарности!

— Не думаю, что их дело дошло бы до нас. Если даже и так, оно бы нас не вывело на злодея.

— Конечно. Зато теперь мы знаем, что именно той ночью он избавился от рюкзачка. Похоронная команда? Почему же мы про нее забыли?

— Потому что они приезжают, когда все уже закончено, держатся тихо, в сторонке, никому ни слова не говорят. Заходят на место, когда им дадут зеленый свет, кладут труп в пластиковый мешок и уходят. А в жару у них втрое прибавилось работы, и в квартирах они совсем не задерживаются.

— Да, похоже, так и есть. У них рабочая одежда, которую можно назвать и формой. Синий верх, серый низ. Стоит только опустить лицо и поднять воротник рубашки — никто его не заметит.

— Так и случилось. А в квартире у Димитровой мы оставались дольше обычного. Поэтому похоронщикам пришлось подождать, прежде чем забрать тело. Должно быть, Эмери… Я хотел сказать, Франсуа Бриаль обращался к товарищу, стоя поблизости от диктофона.

— Кстати, я позвоню Элизабет Марешаль: пускай запишет голос Бриаля для сравнения.

В тот же час в Уазе Жан-Пьер Бриаль передумал сводить счеты с жизнью. Его брат будет жить. Он это знает безошибочно, как все о нем знал всегда. Когда плохо Жан-Пьеру, плохо и Жан-Пьеру. И наоборот. «Мы еще повоюем».