И умереть некогда - [10]

— Мосье… мосье…

Кто-то трогает его за плечо. Он вздрагивает от неожиданности и оборачивается. Перед ним мужчина примерно его возраста и телосложения. Француз. Он явно нервничает, и рука, лежащая на плече Жильбера, дрожит.

— Мосье… Меня направили к вам из окошка администратора.

Вокруг — ни души. Лишь телефонистка в своей стеклянной клетке за закрытым окошком работает у коммутатора.

— Мосье, мне сказали, что у вас есть билет на лионский десятичасовой… и вы как будто можете от него отказаться.

— Да, все это так, мосье, но я еще не решил.

— Извините, мосье, но этот билет… ваш билет… мне чрезвычайно важно, чтобы вы мне его уступили.

— Я с минуты на минуту жду разговора и только после этого буду знать, что делать.

— Мосье, в любом случае продайте мне ваш билет.

Жильбер улыбнулся.

— Но, мосье, я не собираюсь его продавать.

— Я заплачу вам сколько угодно. Ну, какая вам разница — уедете на два часа позже! А для меня — это вопрос жизни или смерти.

— Дела?

Незнакомец передернул плечами.

— Нет. Другое. Нечто более важное… гораздо более важное. — Он избегает прямого ответа на вопрос. — Все летят, все, у кого билеты на этот самолет, вы один под вопросом. Раз вы до сих пор еще не решили, значит, у вас есть основания задержаться. А для меня жизненно важно до полудня попасть в Лион. Ну, ладно… — Он тащит Жильбера в угол, и тот снова чувствует на своем плече горячую руку, вцепившиеся в его плечо пальцы. — Придется вам объяснить. Речь идет о женщине, мосье… Видите, я с вами откровенен. Я люблю ее. О, я знаю, — восклицает он, беспомощно взмахнув рукой, — это звучит нелепо, старомодно, но это так, и я ничего не могу с собой поделать. В наше время, когда мужчина говорит, что не может жить без какой-то женщины, это выглядит, наверно, комично. Но это так, и я ничего не могу с собой поделать. Возможно, я потерял ее навсегда. Последний шанс удержать ее, — а она хочет бросить меня, уехать за границу, — это успеть вернуться до ее отъезда. Она будет уже на аэродроме, но мой самолет приземлится до того, как она улетит. И я уверен, что сумею найти нужные слова, чтобы удержать ее. Если же я не доберусь вовремя до Лиона, все будет кончено. Мосье, прошу вас, умоляю, уступите мне ваше место. Смотрите, у меня есть деньги, вот, — он вытаскивает пачку тысячефранковых банкнот, — берите их все… все, только отдайте билет.

— Но, мосье, — возражает Жильбер, — меня тоже ждут в Лионе, в аэропорту, с этим самолетом. Я могу задержаться, только если состоится телефонный разговор.

— Вот видите, значит, для вас это не вопрос жизни. Войдите в мое положение, мосье… Два часа для вас не играют роли, а для меня — это всё.

Войти в положение этого человека! Какая ирония судьбы, чтобы именно к нему, Жильберу, кто-то обратился с такой просьбой, когда в кармане его пальто лежит скомканная телеграмма от Глории! Но как раз благодаря этой телеграмме Жильбер и понимает незнакомца, — во всяком случае, ему так кажется. Тем не менее просьба его вызывает у Жильбера только злость и ни малейшего снисхождения, — «какой бездушный», сказал бы про него этот человек.

— Нет, мосье. Пока я не могу вам отдать свой билет. Если я успею переговорить с Лионом и выясню, что должен задержаться, я охотно уступлю вам мое место. В противном случае, ничем не смогу помочь.

— Хорошо, — говорит человек. — С меня хватит вашего слова: если билет вам не нужен, вы отдаете его мне. Это мой единственный шанс, — добавляет он. — Я буду ждать вас здесь. А этот разговор с Лионом?..

— Я надеюсь скоро его получить. Могут соединить с минуты на минуту.

«Пассажиров, вылетающих на Лион, просят пройти на посадку», — возвещает в эту минуту громкоговоритель.

— Без четверти, — замечает человек, — значит, стенные часы показывают точное время.

Жильбер стучит в окошко.

— Еще не получили Лион?

— Как только освободится линия, я сразу дам вам знать, и вы пройдете во вторую кабину.

Незнакомец, заложив руки за спину, отходит на несколько шагов. Во всей его манере поведения, в том, как он доверился первому встречному, есть что-то нелепо-комичное и в то же время трогательное. Жильбер пожимает плечами. Значит, еще есть люди, у которых хватает времени на любовь, на женщин, — люди, для которых все это имеет первостепенное значение! А он — он пожертвовал Глорией, потому что этого требует закон, закон эпохи, которому подчиняются такие, как он. Ему даже и выбирать не пришлось. «Не успею я получить Лион», — подумал он.

И хотя эта мысль не слишком его взволновала, он все же немного огорчился. Если бы Амон или Бомель подтвердили, что Буанье не будет до вечера, он отдал бы свой билет этому человеку, как обещал, — ведь тот все еще ждет. А если бы он полетел только вечерним самолетом, у него было бы время съездить в Париж, возможно, даже пообедать в одном из знакомых ресторанов, — двадцати тысяч франков, которые вручил ему Ройсон, на это хватило бы. С десяти до восемнадцати — ведь это целых восемь часов. Давно уже в его распоряжении не было столько времени!

Вот уже на стенных часах — без десяти. А человек все тут, на страже, взвинченный, но держит себя в руках, не молит, хоть и бледен как полотно, — ведь он сказал, что все поставил на этот единственный шанс: орел или решка. Жильбер снова стучит в стеклянный квадрат: