И тогда я солгал - [5]

Все оказалось проще, чем выглядело. Когда я распластался по крыше, желоб меня не подвел. Рифленое железо дало мне вторую точку опоры, я ухватился за конек крыши и через мгновение оседлал его. Я понял, что за последние два года своей жизни стал сильнее — благодаря милям, которые проходил изо дня в день, благодаря земле, в которую усердно вкапывался. Дымовая труба была широкая и низкая. Я ухватился за нее и посмотрел по сторонам.

Мне почудилось, будто я поднялся в вышину на много миль, а не на пятнадцать футов. Я сжал скаты крыши коленями, словно ехал верхом на лошади. До самых утесов простиралась бурая, голая, жесткая земля. Дальше высились Гарраки, Великанова Шапка, Остров. По морю в направлении Портгвина долгими, медленными толчками катились волны — словно мускулы двигались под водой. Я взглянул на восток и увидел дождевые тучи с багровым отливом, наводившие сумрак на море. День был холодный и спокойный; на востоке, между маяком и мысом Святой Анны, земля поднималась буграми.

Я взглянул на серое, бесформенное пятно города. У меня заболели глаза, и я отвернулся. Надо прочистить дымоход. Не хочу, чтобы кто-нибудь, работая в поле или проходя по тропинке, увидел меня на крыше. Я поднял метлу, для удобства перехватил пониже и опустил в дымоход.

Проходила она с трудом. Я проталкивал ее вглубь, вращал рукоятку, так что метла вбуравливалась в темноту. Близился дождь, а мне не хотелось спускаться с крыши, когда шифер намокнет и станет скользким. Я почувствовал, как метла со скребущим звуком уперлась в нечто явно посущественнее, чем птичье гнездо.

Это нечто провалилось вниз. Метла поскребла по стенкам дымохода и уткнулась в пустоту. Большего я сделать не мог, даже рука заболела, пока я орудовал метлой вверх-вниз. Я поднял ее в последний раз, черную, облепленную грязью, и швырнул на землю, стараясь не задеть желоб. Обругал самого себя, что не вспомнил о проволочной сетке. Не догадался захватить ее с собой и прикрыть дымоход сверху для защиты от птиц.

Когда я слез и убрал лестницу, хлынул дождь. Я вошел в дом, чтобы укрыться, но с отвращением выскочил обратно. Казалось невозможным, чтобы из дымохода вывалилось столько грязи. Несколько раз я вдохнул дождливый воздух, а потом заставил себя снова войти внутрь.

В очаге лежали смятые и разломанные птичьи гнезда, несколько застряло на цепочке, на которой висел чайник. На решетке лежала куча белых костей и перьев. Сажа была повсюду — валялась комьями, тонким слоем покрывала пол, мебель, стены. Наверное, в те годы, когда у Мэри Паско хватало сил докатить до города ручную тачку, она топила дом углем. Потом перешла на дрова, хворост и все, что попадалось под руку.

Я дотронулся до стола, и на пальцах осталась грязь. Я не знал, за что схватиться. Поначалу даже думал уйти из дома, разобрать свое укрытие, связать пожитки в узелок и пойти куда глаза глядят. Сам не знаю куда.

Чтобы отмыть грязь, нужна горячая вода, но пока я не разведу огонь, горячей воды не будет. Разводить огонь на улице не хотелось. Это могло привлечь внимание.

Ну ладно… Я взял метлу, окунул в ручей и держал, пока черная вода снова не посветлела. Вернулся в дом с мокрой метлой и принялся подметать широкий, неровный гранитный очаг. Раз за разом споласкивал метлу, подметал очаг, потом снова ее споласкивал. Я взмок от пота и всякий раз радовался прохладе, выходя под дождь. Он лился так плотно, что побережье и город расплылись, будто в тумане.

Коза, привязанная в сарайчике, расшумелась. Я забыл ее подоить. Снова вымыл руки, до самых локтей, и пошел к ней. Она беспокоилась, вращала желтыми глазами и брыкалась, но я знал, как с ней обходиться, а она ко мне уже привыкла. Ее надо было привязать к колышку на дальнем краю участка, а я позабыл о ней на целый день. Я подоил ее и выпил молока. В нем чувствовался привкус дикого чеснока, оказавшегося в охапке зелени, которую я принес утром. Не помню, почему я не привязал ее к колышку. Она уже немного успокоилась.

Я развел огонь. Пламя взвилось вверх, будто его потянули за веревочку. Топливом был терновник; сначала повалил сырой дым, но вскоре загорелся ясный огонь. Я присел на корточки и подставил тело теплу, но через минуту вспомнил, что должен сделать и зачем развел огонь. Чайник был грязный, поэтому я вымыл его внутри и снаружи, наполнил водой из ручья, повесил за крючок на цепочку и пристроил над самым жарким местом в очаге. Я наполнял чайник снова и снова — и драил полы, стены, даже потолок, пока они не стали чистыми. Оттер сосновый стол, два стула, остов кровати и сундук. Постельное белье я уже закопал в землю, а перину потом вытащу на воздух проветриться. Одеяло у меня было свое.

Все это заняло остаток дня и большую часть вечера. Я работал при свечах, потому что масла в лампе не было. Испугавшись, что теплый свет, подрагивающий в окнах, могут увидеть, задернул занавески. Я уже выбил из них пыль, а когда будет день потеплее, выстираю. Запах сажи разъедал мне нос и горло, но я не обращал внимания. Когда я закончил, щетка истерлась почти до деревянного основания. На этой перине спать было невозможно, поэтому я завернулся в одеяло перед камином и спал, спал, пока меня не разбудили птицы…