И снова я к тебе вернусь… - [57]

— У нас тут был эпизод, представляешь? Пацан один, сразу после ординатуры, на трепашку пришел под грибами. Я и не понял сначала, что с ним, пока он посреди операции улыбаться как дурак не начал. Говорю, че случилось? А он: я хочу с вами переспать, Вячеслав Дмитриевич, трахните меня, вы бог. Я молчу, как баран, сестры ржут; а потом анестезиолог спрашивает: мальчик, а какого наш великий бог цвета? А тот мычит: синего, как морская волна, как великий отец-океан. Я спрашиваю: а остальные-то какого цвета? А он мне: все остальные, включая голову на операционном столе — желтые, как мать-солнце. Представляешь?

Мы сидели и смеялись, словно дети; через минуту Славка снова подскочил и засуетился еще сильнее.

— Пойдем, покажу лучше кое-что. Фотки остались с Костиной днюхи, помнишь, тут обмывали? Мы там с тобой как два дурака. Еще много чего прикольного, понравится.

Нейрохирургия выше этажом; кабинет заведующего в закутке, в самом конце длинного больничного коридора. Старый кожаный диван на том же месте. Славка торопился, открывал ящики стола один за другим, безбожно щурился, копаясь в хаотичных залежах бумаг. Наконец, надел очки, нашел пухлый белый конверт и сел рядом. Вместо жгучего мачо — питерский очкарик с красными воспаленными глазами.

— Вот. Костик не поленился, напечатал. Смотри. Все никак не привыкну… зрение упало, глаза под вечер болят.

Я взяла пакет с фотографиями, и мне показалось, он положил в мои руки огромный камень, тяжелее которого не носил ни один человек, никогда, с самого начала времен.

— Слава, я не могу их смотреть. Давай не будем смотреть их.

В ту же секунду меня охватил ужас. Слезы потекли сами собой, все вокруг провалилось в пустоту и туман. Я смотрела на него и видела, как мое отчаяние отражается в его глазах; он схватил меня за плечи и сжал со всей силы, как будто хотел поломать, а потом свалился передо мной на пол и уткнулся лицом в коленки.

— Ленка, прости. Прости ты, черт тебя подери… прошу тебя, умоляю тебя, Ленка. У меня же ничего нет, только ты. Прости. Только сейчас, прошу тебя, не уходи. Не бросай меня. Я все равно один.

Помню, как опустилась на коленки, сняла очки, взяла в руки его лицо и поцеловала.

И все, что можно теперь сказать, это всего лишь небольшая мысль — мы проживаем длинную жизнь, у нас бывает много любовников, а бывает наоборот, люди отдают себя без остатка недоказанной идее, проведя долгие годы в монастырях и не зная близости до самой смерти. Кому-то сильно везет и он встречает на своем пути сильное чувство, да еще и не один раз, а кто-то так и не приблизился за всю жизнь к самому главному. И такое бывает. Но иногда, очень редко, случаются такие минуты, когда двое за несколько мгновений любви перечеркивают все пережитое. Такие несколько минут, что нельзя назвать никаким словом, нельзя подобрать никакого определения. И тогда оба понимают, что ничего дороже человека рядом, ничего значительнее в его жизни не было и не будет. Потом пройдет время, буквально час или два, а может, несколько дней — будет жизнь, дети, работа, другие мысли и другие люди, но прежним человек уже не станет никогда. Не пройдет мимо, не подав руки нуждающемуся; никогда не сможет больше спутать ценное с пустым, станет жалеть каждую секунду, потраченную зазря. И не забудет это мгновение никогда. Он будет счастлив, умирая, и никакое время и самые тяжелые болезни не сотрут из памяти эти несколько минут.

Время к полночи, а местный телефон ни разу не позвонил. По полу сильно тянуло, Слава поднялся и достал из старого книжного шкафа огромный плед.

— Шведы в том году подарили. Хорошая вещь.

Мы залезли обратно на диван и замотались с головой. В окне крыши соседних зданий, темное небо без луны, верхушки голых тополей раскачивались из стороны в сторону. Мы просидели молча целую вечность.

— Тебя ни разу не дернули. Удивительно.

— Теперь еще Мариинка на прием работает. До нас, видно, лень везти.

— Наверное, так. Еще несколько часов, и новый день.

— Теперь это сложно представить, Елена Андреевна. Очень непросто.

— Придется. Слав, я только хочу, чтобы ты знал — я люблю тебя. А что там будет, утром, пусть случается.

Славка вылез из-под пледа, подошел к столу, взял сигарету и закурил около окна. Без очков и с сигаретой в руке в ту же секунду превратился в того самого Славу Сухарева, какой он был много лет назад. Резкие движения и сухая рваная речь.

— Уже почти бросил, всего пару сигарет в день… Вот что, Лен. Я все эти годы жил только в операционной. А когда не в ней, то с тобой. Все время вспоминал и жил с тобой. Даже струхнул сегодня, когда тебя в машине увидел. Такой трус, противно… Вроде как уже привык с привидением, а тут, нате. Сейчас не страшно. Лен… я не смогу теперь как было. Не понятно, живой я еще или нет. Половину дня жив, вторую мертв. Один раз уже сделал как мудак, думаю, достаточно. Надо было тогда в ногах валяться, а я отпустил. Зато теперь светило, ты ж слышала. Да хрен со всем этим, как будто есть разница, светило или нет. К станку и так пустят, без регалий.

— Слава, мне придется поехать сейчас домой.

— Я не дебил. Я знаю, куда ты поедешь. Я тебя отвезу.