И снег приносит чудеса - [2]

По ночам из генеральской квартиры Иван Силыч не слышал ничего. Семья как семья, бывают, конечно, разногласия. Тарелки бьются, кулаки по столу бухают, стучат подбитые генеральские каблуки, цокают шпильки генеральских жен и щегол Гриша заливается, когда в окно светит яркое солнце – но это уже под утро.

В тринадцатой квартире жил преподаватель из исторического университета Демьян Петрович. То ли профессор он был, то ли доцент, Иван Силыч подробностей не знал. Демьян Петрович увлекался средневековым Вьетнамом. Однажды Иван Силыч предпринял попытку с Демьяном Петровичем поговорить. У подъезда задержался, достал сигарету, решил угостить. Да и спросил, дескать, Демьян Петрович, над чем работаете в настоящее время? Профессор достал портсигар, сигаретку в него положил. И задумчиво так сказал: «Разбираю деяния поздних Ли». А что с ними не так? – удивился Иван Силыч. «Понимаете ли, Ли сделали немало хорошего. Перенесли столицу в Тханлонг, но потом проявили всю свою феодальную жестокость и агрессию». Каким образом? – спросил Иван Силыч, радуясь, что может поддержать разговор на такую экзотическую тему. «А таким! – начал заводиться Демьян Петрович. – Будто вы не знаете, что было потом! Воспользовавшись на юге ослаблением тямского государства Тямпа, в 1043—1044 годах вуа Дайвьета, между прочим, из династии Ли, нанёс поражение тямскому королю и захватил Виджайю, столицу Тямпы! Но! В 1068 году все же была попытка освободиться от ига Ли, и что?».

– Действительно! – возмутился Иван Силыч. – И что?

– А ничего! Дайвьетская армия под руководством Ли Тхыонг Кьета еще раз жестоко разграбила Виджайю и разбила армию Тямпы!

После этого Иван Силыч не нашелся, что сказать. Ни о Тямпе, ни о Дайвьете он слыхом ни слыхивал, и, чтобы больше не распалять профессора, сослался на боль в желудке и поспешил ретироваться. Диалог ученых мужей закончился не в его пользу. Подробностей жизни профессора он так и не выяснил, впрочем иногда наблюдал, как к нему в гости приходили вьетнамские студенты.

Любимицей Ивана Силыча была Маруся из пятой квартиры. Марусе было шесть лет, она жила с мамой Олей. Оля была напористой журналисткой, частенько пропадала на своих сногсшибательных репортажах, важных презентациях и загадочных «переговорах». Она сразу вычислила педагогическую составляющую Ивана Силыча и регулярно вручала ему Марусю «посидеть – присмотреть». И Лариса Филипповна и Иван Силыч принимали девочку как родную внучку. Нелепыми рисунками и стишками из детского сада Маруся быстро растопила стариковское сердце, усвоив, что за стишок про бабушку может получить конфетку, а за дурацкий портрет лысого дядьки в очках – целую бутылку газировки. Лысым дядькой в очках был, конечно, Иван Силыч. Рисовать его было легко. Очки и лысина любой детской каляки-маляки вызывали умиление и слезы радости бывшего коменданта студенческого общежития. Маруся почти никогда не плакала, разве что капризничала, когда строгая Оля отправляла ее спать пораньше. Но Иван Силыч слушая под дверью Марусины всхлипы не ругался, а, наоборот, записывал их в свои просчеты. Значит, не доработал, говорил он вполголоса и сам себе обещал назавтра доставить Марусе еще больше радости, конфетами, газировкой или катанием на лошади в парке, пока мама Оля будет делать важные репортажи о встречах Президента на высшем уровне.

Ночные бдения Ивана Силыча начались недавно. Когда-то давно он читал, что в старости часто наступает бессоница. Он даже начал выписывать толстый журнал, в котором на серой газетной бумаге счастливые пенсионеры делились своими рецептами победы над подагрой, язвой, бессоницей и простатитом. Но никакие рецепты не помогали. Так Иван Силыч начал подолгу гулять по двору, по подъезду, то рассматривая небо, в разводах ночного городского смога, то прислушиваясь к ночной жизни соседей. Здесь стонут, там храпят. Здесь скрипит паркетная доска, там кто-то хлопнул дверцей холодильника в поисках холодной ночной котлеты. И только в квартире номер двенадцать слышалось таинственное бормотание. Что бормочут – разобрать было почти невозможно.

«Пероц, гор, яздегард… – прислушивался Иван Силыч. – Басандер, каспар, мельхиор…».

Кто жил в двенадцатой квартире, бывший комендант не знал. Однажды пытался он это выяснить в домоуправлении, но вопрос от волнения сформулировал криво, путано. Директор домоуправления подозрительно приподняла очки на переносице, как будто пытаясь получше его разглядеть и в свою очередь спросила: «А вы почему интересуетесь, гражданин? Вы сами, в какой квартире живете?». «В одиннадцатой… – испугался Иван Силыч, сказал «большое спасибо» и быстро поспешил к выходу.

Конечно, вслед он услышал дежурное «ходят тут всякие, работать не дают». Вспомнил, что и сам когда-то таким же намеренно строгим голосом выпроваживал студентов-первокурсников из своего кабинета, понял, как был не прав, подумал, что к людям надо быть добрее, сел на скамейку в сквере и заплакал горькими слезами. Как ни крути, жизнь уже давно перевалила за вторую половину, и теперь уже одному Богу было известно, когда Иван Силыч отправится в лучший из миров. Такие философические размышления однако не привели его к разгадке тайны двенадцатой квартиры. Время приближалось к пяти вечера, а в это время по старой привычке Иван Силыч вместе с Ларисой Филипповной традиционно пил чай из красной в белый горох чашки, у которой на донышке красовалось клеймо иностранного завода «Вилерой и Бош», а на боку была едва заметная трещинка. На трещинку Иван Силыч внимания не обращал. Это была памятная отметка о девочке Марусе, которая ровно в 17 часов 30 минут ждала его в квартире номер пять для прогулки во дворе.