И пришло разрушение… - [47]

Преемником мистера Брауна стал преподобный Джеймс Смит, и был он человеком совсем иного склада. Мистер Смит открыто порицал политику компромиссов и приспособленчества, которой придерживался его предшественник. Все виделось ему окрашенным лишь в два цвета: черный и белый. Черный — это зло. Мир в его представлении был полем битвы, на котором в смертельной схватке сошлись дети света и исчадья тьмы. В своих проповедях он говорил об овцах и козлищах, о пшенице и плевелах. Он был твердо убежден, что пророков Ваала нужно убивать.

Мистера Смита глубоко удручало то невежество, какое выказывало большинство из его паствы даже в таких вопросах, как троица и таинство причастия. О чем это говорило, если не о том, что до сих пор все семена были брошены на каменистую почву? Мистера Брауна заботил только вопрос количества. А следовало бы ему знать, что важно отнюдь не количество. Сам господь бог не раз указывал, что в царство божие войдут лишь немногие, ибо узок путь туда и тесны врата. Заполнить святой храм толпой идолопоклонников, шумно требующей знамений, — это ли не безрассудство, чреватое нескончаемыми бедствиями? Только единожды в своей жизни взял Христос в руки плеть — и то для того, чтобы изгнать толпу из храма отца своего.

Не прошло и нескольких недель после прибытия мистера Смита в Умуофию, как он отлучил от церкви молодую женщину за то, что она влила новое вино в старые мехи, иными словами, позволила своему язычнику мужу искалечить их мертвого ребенка. Ребенок этот был объявлен огбание, то есть таким, который мучает свою мать, возвращаясь после смерти в утробу ее, чтобы родиться вновь. Уже четыре раза ребенок этой женщины совершил свой нечестивый круговорот. Его искалечили, чтобы отбить у него охоту возвращаться в мир.

Прослышав об этом, мистер Смит преисполнился гнева. Он не пожелал поверить рассказам, которые подтверждались даже самыми верными последователями новой церкви, рассказам о нечистых детях, не страшащихся никаких увечий и упорно возвращающихся в мир со всеми своими шрамами и рубцами. Мистер Смит заявил, что все эти небылицы распускает не кто иной, как дьявол, чтобы сбить людей с пути истинного. И те, кто верит в них, недостойны разделять господню трапезу.

В Умуофии была пословица: «По пляске и бой барабанов». А мистер Смит плясал неистово — и барабаны вовсе обезумели. Пышным цветом расцвели наиболее рьяные из новообращенных, сдерживаемые прежде мистером Брауном. Одним из них был сын жреца змеи Енох, которого обвиняли в том, что он убил и съел священного питона. В новой вере Енох был куда ревностнее самого мистера Брауна, и в деревне про него говорили, что он — тот самый зевака, который плачет на похоронах громче вдовы и сирот.

Енох был маленький щуплый человечек. Казалось, что он вечно куда-то торопится. Стоял ли он на месте, шел ли куда-нибудь, ступни его ног, короткие и широкие, глядели в разные стороны: пятки были вместе, носки врозь, можно было подумать, что ноги поссорились и решили идти каждая своей дорогой. В тщедушном тельце Еноха бурлила неуемная энергия, время от времени находившая выход в диких ссорах и драках. Воскресные проповеди касались, по мнению Еноха, исключительно его врагов. И если кому-нибудь из них случалось сидеть поблизости, он то и дело поворачивался и многозначительно поглядывал на него, словно хотел сказать: «А что я тебе говорил!» И именно благодаря Епоху взаимное недовольство между церковью и кланом, которое нарастало с самого отъезда мистера Брауна, перешло в открытое столкновение.

Это случилось на празднестве, ежегодно устраиваемом в честь богини земли. Во время празднества предки, тела которых были после смерти преданы матери- земле, появлялись среди живых в виде эгвугву, выползая через крошечные отверстия в муравьиной куче.

Из всех преступлений, какие только мог совершить человек, самым тягчайшим считалось сорвать на людях маску с эгвугву или же словом или делом причинить ущерб бессмертному престижу предка в глазах непосвященных. Вот такое преступление и совершил Енох.

Поклонение богине земли пало в тот год на воскресенье, и духи в масках рассыпались по всей деревне. Поэтому женщины-христианки, уйдя с утра в церковь, не могли вернуться домой. Тогда мужья этих женщин пошли попросить эгвугву отойти ненадолго и пропустить женщин. Эгвугву согласились и уже собрались было ретироваться, как вдруг Енох хвастливо заявил, что ни у одного эгвугву не хватит смелости коснуться христианина. Тогда эгвугву вернулись, и один из них огрел Еноха дубинкой, которую они всегда носили при себе. Енох набросился на эгвугву и сорвал с него маску. Остальные эгвугву тотчас же окружили своего оскверненного товарища, стараясь прикрыть его от взглядов непосвященных женщин и детей, и увели его прочь.

Енох убил духа предка, и смятение охватило Умуофию.

В ту ночь Мать духов бродила по всей Умуофии, оплакивая своего убитого сына. Это была страшная ночь. Даже самые древние старцы в жизни своей не слышали — да, верно, и не услышат — таких диких, душераздирающих стенаний, какие разносились в ту ночь над Умуофией. Казалось, сама душа клана оплакивала грядущее великое бедствие — свою собственную смерть.