И придут наши дети - [124]
— Товарищ директор, вас вызывает Буковая…
Матуш Прокоп старательно следил за тем, чтобы не выпить лишнего. Каждый раз, когда кто-нибудь поднимал тост, он лишь едва притрагивался к бокалу и чуть ли не с отвращением делал глоток. Он обратил внимание, что и Катя не пьет и лишь делает вид, что веселится. Хотя оба они пытались изобразить, что находятся в прекрасном настроении, отношения между ними были скорее натянутыми; они сидели рядом, но поворачивались только к своим соседям, тянулись через весь стол, что-то выкрикивали в разные стороны и даже пытались петь. Когда все-таки они остались почти наедине, когда были исчерпаны все возможности естественного отдаления, они перекинулись несколькими ничего не значащими фразами, вроде «выпьешь еще?», «подай мне спички» и «дай мне бутерброд, а то Гелена обидится». Прокоп чувствовал, что должен сказать Кате что-то очень важное и неотложное именно сейчас в этой комнате, наполненной ожиданием надвигающейся грозы.
Катя подсела поближе, под столом касаясь его коленом. Он понял, что разговора не избежать. Со смущенной улыбкой он стал рассказывать ей, какой он представляет себе газету и что теперь у него есть возможность делать ее по-своему.
Катя холодно его выслушала.
— Все мужчины одинаковы, — сказала она с показным равнодушием. — Стараетесь развернуться перед нами во всей своей душевной или физической красе, и вам даже в голову не приходит, что вы доставите женщине большую радость, если купите ей новое платье!
Его это слегка задело.
— Ну так скажи, о чем я должен говорить с тобой?
— Мы уже давно готовились к этому разговору. Скажи мне, наконец, хочешь ли ты со мной только спать или жить вместе? И перестань выкручиваться! Ответь мне немедленно и ясно.
— Ладно, — кивнул он без всякого энтузиазма, но с деланной готовностью, — хочешь услышать ясные слова… — тут он запнулся, потому что эти слова как-то не шли на ум. — А что, собственно, ты хочешь услышать?
— Не юли!
— Так помоги мне.
— Я тебя спрашиваю: да или нет? Отвечай!
— Не могу, — простонал он. — В какой-то момент мне кажется, что я все знаю, что мне все ясно… А на другой день мне ясно, что все это ложь…
Катя поигрывала незажженной сигаретой.
— Это не ответ. Я тебя спрашиваю об этом уже в сотый раз, и мне уже скучно…
А он ни на что не мог решиться, молчал и лишь смотрел, как ее пальцы поглаживают сигарету.
— Куда делась твоя уверенность? — спросила она глубоким голосом телевизионной дикторши. — Когда речь идет о газете, ты можешь быть очень энергичным. А когда речь идет обо мне…
— Да нет, — он попытался придать своему голосу былую уверенность, — такие вещи нельзя связывать… и сравнивать…
— Не понимаю почему…
— Потому что я ведь не положительный герой. Такие есть только в книжках, да и там теперь их нет.
— Не занимайся самокритикой. Мне это ни к чему. Я хочу только, чтобы ты меня понял. Ответь, наконец, однозначно, от этого зависит мое решение. Мне просто надоели эти иллюзии… Равно как и твои иллюзии по части газеты…
— Мечты… — сказал он задумчиво. — Во всем этом наши мечты…
— Да, да, — она кивнула и сломала сигарету, — но от мечты не рождаются дети.
— Подожди еще немножко, — попросил он после паузы, — хотя бы еще неделю…
— Какой смысл? — Плечи ее бессильно опустились. — Неделя, месяц, год… До каких пор?..
Прокоп улыбался, отвечал на вопросы, о чем-то еще говорил с Катей, потом с ответственным секретарем, с молодым Якубцем, сходил вымыл руки и выкурил две сигареты, и все это время у него было ощущение, что он поднимается вверх по узкой тропинке, и где-то посреди дороги он едва не расплакался от внезапного, изматывающего понимания, что ничего не разрешилось, что он пойдет с этим грузом неуверенности дальше, к самой вершине.
4
— Порубан слушает.
— Это я, Матлоха.
— Ты?
— Я!
— Здравствуй, Юрай.
— Здравствуй, Михал. Не помешал?
— Нет. Нисколько.
— Дай, думаю, позвоню…
— Очень мило с твоей стороны. Что у тебя нового?
— Да ничего. А у тебя?
— Тоже ничего.
— Кажется, будет дождь. У вас тоже?
— И у нас.
— Кажется, будет хорошая гроза.
— Да и у нас, похоже, будет хорошая гроза…
— Гм… Я, действительно, не отрываю тебя, Михал?
— Действительно, нет. Рад тебя слышать, Юрай.
— Я только хотел услышать, что у тебя все в порядке.
— Все в порядке, Юрай.
— Значит, можно идти дальше…
— Да. Можно идти дальше.
— Как тогда в горах?
— Да. Как тогда в горах.
— Я рад, что ты не меняешься, Михал.
— Старые камни не меняются.
— Стоят на том же самом месте…
— Да. И вчера, и сегодня.
— Так ты все еще веришь, Михал?
— Иначе нельзя.
— Но ведь иногда сомневаешься, признайся, Михал!
— Я не доверяю людям, которые не умеют сомневаться.
— А что же будет дальше, Михал?
— За нами идут наши дети…
— Но они другие…
— Они такие же, как мы, только им тесно в рамках наших мечтаний…
— Значит, теперь можно уйти?
— Думаю, что можно.
— Дети никогда не поймут, как мы жили.
— Оставим их в покое.
— Придется с этим смириться.
— Да.
— Так… Ну а как здоровье?
— Сердце беспокоит. А у тебя?
— Нога. Ты же знаешь.
— Знаю.
— Ну так держись!
— И ты тоже. Ты действительно не хотел ничего сказать, Юрай?
— Действительно ничего.
— Я рад, что ты не хотел сказать ничего другого.
