И пожрет пес пса… - [4]

Бешеный Пес провел рукой под мышкой — мокрой, скользкой, зловонной. Наркотик выходил наружу через поры с мерзкой вонью. Ему требовалось принять душ. Черт, ему много чего требовалось, но первым делом — новый впрыск кокаина.

Спустя полчаса, еще через две дозы, он выключил свет и застыл, глядя на уголок шторы и дальше, в дождливую ночь. Сначала от одной-единственной дозы кокаина он целых полчаса, а то и дольше парил на седьмом небе, дальше происходило медленное, легкое приземление. Теперь цикл убыстрился. Радость гасла в то мгновение, когда игла покидала вену. Через считанные минуты возобновлялся голод, нарастал страх, паранойя, ненависть к самому себе. Средство против всего этого было одно — новая доза.

Он пялился на улицу из окна старого каркасного дома, торчавшего на склоне холма, у железнодорожного моста. Из-за склона и подпорной стенки от его взгляда был скрыт тротуар на этой стороне улицы, виден был только верх лестницы.

Проехала машина, и снова бесконечный хмурый дождь, мгновенный проблеск дождевых капель в свете уличного фонаря. Кокаиновый голод превратился в нестерпимое страдание, выдавливающее глазные яблоки. Он держался сколько мог, растягивал паузы, и вот кокаин почти иссяк. Две унции фармацевтического кокаина за сорок часов — виданное ли дело! От героина он давно застыл бы в наркотическом оцепенении. У героина есть предел, другое дело кокаин: его всегда хочется еще и еще.

Он нашел вену, стал наблюдать, как шприц наполняется кровью. Потом, вопреки привычке впускать понемножку, то и дело прерываясь, впрыснул все разом.

Это было как удар током. Все содержимое желудка мигом выплеснулось наружу через рот. Господи, сердце! Сердце! Неужели он убил себя? Он завертелся юлой, потом забегал по комнате, опрокинул стул, врезался в стену, в комод. Что же это, черт? Ооооо!

Постепенно он остыл, страх прошел. Он закрыл глаза, наслаждаясь ощущением. Больше он такого ни за что не допустит.

По шторе скользнул луч автомобильных фар. Бешеный Пес подошел к окну. Машина развернулась и остановилась у тротуара. Подпорная стенка закрывала все, кроме бампера и фар. Кого еще черт принес на ночь глядя?

Он выключил свет и стал смотреть.

Машина уехала. Такси. Шейла и ее семилетняя дочь Мелисса — имя, подсказанное песенкой, — показались на лестнице. Шейла задрала голову, Бешеный Пес различил ее белое лицо. Он замер, уверенный, что она увидит только черный квадрат окна и решит, что он уехал, потому что у дома нет его машины. Машина дожидалась в мастерской, пока он заплатит за новый генератор, но Шейла этого не знала. Вот и хорошо, он еще успеет вогнать в себя последнюю дозу кокаина, прежде чем она заведет свою волынку. Недавний прилив нежности забылся, вместо этого он вспоминал, как она пилит его за кокаин и за все прочее.

Бешеный Пес слышал, как они топчутся перед входной дверью, как бродят по первому этажу. До него доносилась дробь детских шажков, скрип задней двери. Девчонка кормила кошку. Никудышная малявка не любила его и не слушалась, пока он не грозил ее отшлепать. Тогда она обижалась, дулась, волочила ноги. Одно в ней было хорошо — любовь к кошке. О ней она всегда помнила, всегда была с ней щедрой, однажды даже истратила свой последний доллар на банку кошачьих консервов. Бешеный Пес ворчал, но не мог не оценить такую верность.

Когда снизу раздался механический смех из телевизора, он включил ночник, и тот залил желтым светом наркоманские прибамбасы. Он впрыснул немного воды прямо в пузырек, закрыл его крышечкой, встряхнул. Так он ничего не потеряет. Потом набрал смесь в шприц, надавил и дождался, пока на кончике покажется капелька. Это значило, что в шприце не осталось воздуха. Он медленно ввел в вену дозу, наслаждаясь как можно дольше. Он хотел одного — длить это ощущение без конца.

Но уже через считанные минуты радость стала свертываться, поглощаемая мукой, жалостью к себе. Господи, почему я? Почему жизнь, едва начавшись, превратилась в сплошное, непролазное дерьмо? Самые ранние его воспоминания относились к четырехлетнему возрасту, когда мать попыталась утопить его в ванне. Его спасла шестилетняя сестра, будущая лесбиянка, шлюха и наркоманка: она орала, пока не прибежали соседи. Те не позволили его матери совершить задуманное и вызвали полицию. Детей определили в приют, а мамашу судья отправил на освидетельствование в психушку. Потом, в приюте, медсестра нашла на его теле множество рубцов: мать его щипала, оттягивала и крутила кожу. Боль была ужасной, на теле оставались синяки. Даже теперь, через тридцать лет, при воспоминании об этом он весь покрывался гусиной кожей.

Мать после этого еще дважды попадала в психушку, один раз на целых восемь месяцев, пока не умерла, когда ему было одиннадцать лет. К тому времени он жил уже не с ней, а в исправительной колонии. Тамошний священник вызвал его, чтобы сообщить о смерти матери, потом посмотрел на часы и сказал, что он может погоревать минут двадцать один в кабинете. Как только за священником закрылась дверь, Бешеный Пес принялся шарить в ящиках письменного стола в поисках сигарет — здешней универсальной валюты.