И плач, и слёзы... - [8]

Я не сказал тогда Антоновичу, что никаких поправок в фильме я не делал, сцен коллективизации не сокращал и вообще к фильму не прикасался уже по той причине, что картина была закрыта и меня к фильму никто не допускал.

—· Что будешь дальше снимать? — спросил Антонович.

— Не знаю...

— Мой тебе совет: не связывайся с Быковым. Он, с моей точки зрения, как писатель — гений! Он останется в истории, но зачем такие затраты? Хорошо, что фильм посмотрел Сам, а если бы Сам не посмотрел, что тогда? Ты обрекал себя на безработицу! Тебе никто не дал бы больше снимать!

— А как же "национальные кадры"?

— Национальные кадры должны снимать то, что не противоречит линии партии! Это старая ленинская установка, но сегодня она как никогда современна!

— А Мележ? "Люди на болоте"...

— А что Мележ? Мележ в своем романе четко отразил линию партии тридцатых годов! Потом, не забывай, что все это было сделано Шолоховым в "Поднятой целине"! Мележ повторил это на белорусской почве! У него нет расхождений с линией партии!

— А у Быкова есть?

— Я скажу тебе прямо: Быков — желчный писатель! Гениальный, но желчный! Я не пророк, но он с любой властью не сработался бы!

— Зачем ему власть, он — художник!

— Вы все в этом вопросе заблуждаетесь! Художник не живет в абстрактном обществе! Он выражает идеи того общества, которое его окружает! Поэтому мой тебе совет — не связывайся больше с Быко­вым! Снимай комедии! Народ их любит! Тебя все на руках носить будут: и народ, и власть. Учись у Макаенка! Он делал все, что нужно было власти! И все "первые" его любили! Или Иван...

— Какой Иван? — не понял я.

— Шамякин! Это тебе не Быков! Его "вверху" никто не читал! Но депутат, Председатель Верховного Совета БССР... Всю жизнь писал вагонное чтиво... Думаешь, "они" этого не понимали? Все понимали! И понимают! Но он всегда отражал линию партии!

— Вы к чему меня призываете, Иван Иванович?

— Ставь комедии... Власть любит комедии! Все вроде про них и не про них! Про дядю Васю! Вот и ставь про дядю Васю! А ты с Быковым якшаешься!

Я на всю жизнь запомнил этот телефонный разговор с заведу­ющим отделом культуры ЦК КПБ Иваном Ивановичем Антоновичем. Всякий раз, начиная новый фильм, я вспоминал этот разговор. И всякий раз меня охватывал ужас.

— Теперь тебе будут открыты все дороги! — сказал в конце раз­говора Антонович. — Ты объездишь весь мир! Такого еще в истории белорусского кино не было, чтобы сам Генеральный принял фильм и дал такую высокую оценку! Я тебя поздравляю и желаю успеха в будущем!

Я тогда еще не знал, что точно такая же ситуация сложится у меня со следующим фильмом — "Наш бронепоезд". Иван Иванович будет на повышении в Москве, будет работать проректором Академии обще­ственных наук при ЦК КПСС и после просмотра фильма в Академии позвонит мне в Минск, скажет много хороших слов, но главным будет разговор о том, что я не стал "проституткой", не "скурвился", что остался на своих позициях и верен социальной теме. Больше он не предлагал мне снимать комедии. Я видел в нем уже другого человека. Менялась ситуация в стране — и вместе с ней менялся Иван Иванович. Я поло­жил трубку, и мне стало жалко его. В общем-то, талантливый человек, высокообразованный, знает много языков, написал много умных книг по философии, занимал высокие посты в партии, мог прожить совсем другую жизнь и быть полезным не только стране, но и людям, но, единожды солгав, он стал на другую тропинку, с которой уже трудно было сворачивать...

Иван Иванович оказался прав! Для меня действительно открылись все двери. Не прошло двух месяцев, как коллегия Госкино СССР утвер­дила мою кандидатуру членом жюри Всесоюзного кинофестиваля в Баку. Я запустился с новым фильмом по сценарию Евгения Григорьева, который был запрещен более двадцати лет! Многие режиссеры пыта­лись снять по нему фильм, но всем Госкино СССР отказало. А мне разрешили! И в Баку, во время кинофестиваля, на одном из банкетов ко мне подошел Александр Иванович Камшалов.

— На тебя вся надежда! Теперь уже не ты — я отвечать буду!

— Почему? — спросил я.

— За все семьдесят лет в советском кино ни слова не сказано о советских концлагерях! Понимаешь? — многозначительно спросил он.

— Понимаю.

— Это открытие темы! До тебя никто в советском кино не говорил об этом! Представляешь, какие письма пойдут в ЦК?! Сколько было лагерей и сколько еще охранников живы?

— Григорьев об этом написал двадцать лет назад...

— Написал в стол,— перебил меня Камшалов.— А ты скажешь на всю страну! Есть разница?

— На то оно и кино...

— Поэтому прошу тебя — не подведи!

— Постараюсь!

Я всегда так говорил и говорю сейчас: "не сделаю", а "постараюсь"! И в этом не вру ни себе, ни другим.

— Не так просто было утвердить эту тему в планах ЦК!

— Почему — в ЦК?

Камшалов посмотрел на меня как на школьника.

— Все темы утверждаются в ЦК! Многое меняется, но принцип остается прежний. Как при Сталине! Он утверждал сценарий, режиссера, принимал готовый фильм и давал оценку. Хороший фильм получая Сталинскую премию, а плохих фильмов при нем не было.

— Как — не было?

- Не было! В год снимали четыре-пять фильмов. И все были любимы народом. И артисты были любимы народом! А теперь мы выпускаем сто пятьдесят и покупаем за границей сто пятьдесят... Рух­нули кумиры... Назови мне артистку, которую народ любит больше, чем любил Орлову! Посмотри на них, вот они, вокруг тебя...