И плач, и слёзы... - [4]

А все началось с Госкино СССР. В одном из его кабинетов меня долго инструктировали, как я должен вести себя за границей. Предло­жили расписаться за инструктаж, и утром я полетел в Белград. Но это было только начало. Я вернулся в Минск, и через три дня меня вызвали в ЦК КПБ.

Иван Иванович Антонович, заведующий отделом культуры ЦК КПБ, сказал:

— Премии премиями, но есть мнение секретаря ЦК КПСС о ва­шем фильме. Он в целом хорошо оценил картину, но у него есть предложение, которое он высказал первому секретарю ЦК республики.

— Кто это? — спросил я.

— Егор Кузьмич Лигачев.

— Какие предложения?

— Надо сократить в фильме сцены раскулачивания!

Выкинуть слезы моей матери, моей родни, соседей? Выкинуть то, ради чего я снимал этот фильм? Выкинуть мои бессонные ночи, мою радость оттого, что я впервые в белорусском кино сказал то, что не мог сказать и показать никто! И кому, как не мне — человеку, выросшему среди этих слез, рассказать о них...

— А что Слюньков?

— Он предложил сделать необходимые доработки в фильме, доло­жить ему, а он доложит в ЦК КПСС. Поэтому переговорите с Быковым и покажите сделанное.

— Быков не пойдет на это!

— Значит, пойдете вы. Вы режиссер.

— И я не пойду!

Иван Иванович долго и пристально смотрел на меня.

— Значит, сделают это другие!

— Это ваше право! Вы можете отстранить меня от картины, но резать фильм я не буду.

Иван Иванович опять долго и пристально смотрел на меня.

— Вы сделаете это!

— Я вам ответил! Можете пригласить другого режиссера, который сделает вам все, что нужно, но я гробить свой фильм не буду!

— Михаил Николаевич! — Иван Иванович сделал паузу, переложил на столе книги с бумажными закладками.— Вы же понимаете, что если мы пригласим другого режиссера, это будет конец вашей карьеры. Мы не хотели бы вас терять. Вы талантливый человек, вы сделали талант­ливый фильм, но на этом фильме ваша жизнь не кончается! Кроме того, вы мой земляк, и я хотел бы, чтобы ваша творческая судьба сложилась удачно!

Иван Иванович родом из соседней деревни. Его мать так же, как и мою, силой загоняли в колхоз, выселяли с хутора, где они жили. Он вырос в нищете. Отец погиб на фронте, мать вышла замуж за брата погибшего мужа. Через много лет я узнал от него, что его малую родину колхозные трактора сровняли с землей, ничего не осталось — ни хутора, ни сада — а тогда он душил меня, заставлял сделать то, что я не мог сделать. И не сделал. Он вызывал меня несколько раз одного, потом вместе с Быковым. Но ничего не добился.

— Василь Владимирович! — обратился он к Быкову.— Он еще мо­лодой и не понимает, что мы хотим ему помочь.

— Его право художника решать,— сказал Быков.— Как он скажет, так и будет!

— Я не могу уродовать картину! Это уже живой организм, и он живет по своим законам!

— Тогда пусть уродует ЦК,— предложил Антоновичу Быков.— Сам Лигачев со Слюньковым вместе!

Антоновичу было трудно говорить с Быковым: на него не попрешь, хотя всю сознательную жизнь его душили. Вешали на лацканы пиджа­ка звезды, ордена и медали и тут же закрывали для печати книгу.

— Вы подумайте, еще раз посмотрите картину, возможно, вы сами найдете, что сделать,— сказал Иван Иванович.

Быков поднялся и вышел. На следующий день мне позвонил Элем Климов, председатель Союза кинематографистов СССР, и сказал, что меня вызывают в ЦК КПСС.

— Кто вызывает? — спросил я.

— Камшалов, завсектором кино ЦК, велел передать, чтобы ты при­ехал. Надо завтра быть в Москве. Приедешь, позвони, встретимся и все обговорим.

На следующий день я был в Москве. С Белорусского вокзала по­плелся в Союз кинематографистов. Элем Климов сообщил, что на меня заказан пропуск в ЦК КПСС и меня ждет секретарь ЦК по идеологии Егор Кузьмич Лигачев.

— Может, вместе поедем?

— Меня не приглашают. У Лигачева есть какие-то предложения по картине, — сказал Элем Климов.

— Я знаю.

— Он хотел, чтобы ты сократил сцены коллективизации. Спраши­вал мое мнение. Я сказал — это дело художника. У меня все фильмы закрывали, начиная с "Добро пожаловать", а уж "Агонию" кромсали как хотели! После встречи я тебя жду. Только прошу — не задирайся! Учти мой горький опыт! Не давай повода! А картину мы отстоим! Прошли те времена!

— Еще не прошли! — сказал я.

— Прошли! Если что — до Горбачева доедем! Ни пуха!

Два пролета метро — и я на Старой площади Москвы. ЦК КПСС

— Спасибо, что приехали,— ласково встретил меня Егор Кузьмич. — Что будете: кофе, чай?

— Кофе.

Два года назад в Томске проходили Дни белорусской культуры. Я был в числе официальной делегации с фильмом "Возьму твою боль". События происходили зимой и были посвящены дате эвакуации теат­ра имени Янки Купалы в Томск в годы войны. Это там состоялась премьера знаменитой "Павлинки", которая до сих пор не сходит со сцены театра. Мы приехали через несколько месяцев после выезда из города Е. К Лигачева, работавшего там первым секретарем обкома партии. Нам рассказывали, как люди плакали, когда его перевели в Москву. Об этом мне говорил мой друг по Щукинскому училищу, тогда главный режиссер областного театра Феликс Григорян, с которым мы работали в Казани.

И вот я сижу перед тем человеком, который не пропускал ни одной премьеры в Томском областном театре, болел за Сибирь, давал актерам звания, квартиры, добивался Государственной премии своему земляку Сергею Залыгину.