И плач, и слёзы... - [17]

— Помните, Миша,— часто повторял Быков,— вы должны решить для себя: кому служите.

— Я понимаю...

— Часто бывает: талантливый писатель, талантливый художник, талантливый режиссер, а характера нет. Его легко сломать. С годами сам ломается. И нет художника, а подавал надежды... Помните — это самое трудное в нашем деле. Я буду постоянно вам об этом говорить!

— Говорите!

— Вокруг так много примеров несостоявшихся художников... И не только в нашей стране. Характер не имеет границ. Вы это поймете, но я вам об этом говорю сразу. Вы столкнетесь с чиновниками, вас будут обхаживать, даже платить, чтобы вы сделали так, как им нужно. Вот тут и необходим характер! Это составляющее искусства.

Через год картина была закрыта, и в ЦК КПБ И. И. Антонович потребовал от меня сокращения "сцен коллективизации". Быков мол­чал и ждал моего решения. Я помнил наши с ним телефонные разгово­ры о "характере". И я сказал "нет". Помню выражение его лица — он не скрывал своей радости за меня! Так было всегда, и всегда он молчал, ждал, как поведу себя я.

— Как вы работали с Быковым? — постоянно спрашивали меня журналисты.— Не давил ли он на вас? Как складывались ваши отноше­ния?

— Наши отношения зависели от меня,— всегда отвечал я.— От моей позиции! Быков свое сделал — написал прекрасную повесть. Все остальное зависит от меня. У него своя профессия, у меня — своя. То, что может кинематограф,— не может литература!

Еще я говорил:

— Самым трудным было решиться, рискнуть, броситься в омут! По сути каждая настоящая картина для режиссера — эксперимент! Как и наша жизнь — от начала и до конца! Каждый день приносит какой-то новый опыт, и его ничто не заменит — он может быть только своим, собственным! Но главное открытие Быкова — в людях. Его герои ногами стоят на земле, а головой упираются в небо!

— А как же с компромиссами?

— Режиссура в кино постоянно требует компромиссов. Все время ищешь оптимальные решения — часто вынужденные. Запил актер — снимаешь другого. Забыли бороду в гримерной, тут же придумываешь: снимаем актера со спины. Нужна солнечная погода, а на небе нет и просвета. Задумана массовка на триста человек, а ассистенты кое-как набрали пятьдесят. Сняли замечательную сцену, а материал ушел в брак, переснять невозможно. Компромиссы не дают задремать на ходу: все время надо искать выход, чтобы хоть как-то сохранить первона­чальный замысел. Если он, конечно, есть, этот замысел! У каждого он рождается по-своему! Каждый идет своим путем!

По этому поводу можно написать отдельную книгу. В театре об этом много написано. Что послужило поводом для рождения? Прочи­тать повесть Быкова — еще не значит поставить фильм. Еще не приду­мать его. У меня перед глазами все время маячил мираж хутора среди желтого поля. И почему-то с космической точки. А потом — огонь! С той же точки! На земном шарике горит хутор! Я долго не мог от этого освободиться. Даже в режиссерском сценарии записал:

"Пламя, пламя, пламя...

И из этого грозного гула рождается музыка... Мелодия уносит ввысь, и взгляд наш, отрываясь от пламени, охватившего хутор, уходит в беспредельную синь неба... И наплывом появляется, отдаляясь от нас, космический пейзаж голубой планеты, сквозь дымку которого про­ступает пламя горящего хутора... Как символ... Как знак. Еще раз напоминая всем нам о той беде, которая произошла на этой плане­те в XX веке..."

И было потрясающее начало, придуманное Григорьевым. Оно вяза­лось с придуманным мною концом фильма. Оно завораживало:

"...Музыка — скрипка...

Воображение в дымке, похоже и не похоже на реальность, будто вспоминаем, как это было... И было ли это?..

Это было! Было! Было!

Был — дом! Жили люди! Была жизнь!

Первые вступительные кадры фильма должны быть похожи на фото­картины для этнографического музея. Они есть в каждом доме, в каж­дой советской семье, в семейном альбоме тех, у кого есть Память, кто пом­нит не только собственные прожитые дни и прожитые годы, но кто хра­нит в своей памяти живую жизнь своих близких — родителей, дедов, предков... Для кого история своего народа — своя собственная судьба!

Человек с памятью — это человек, который помнит о прошлом и думает о будущем! Который может созидать сегодня! И раз мы живем, мы помним!

Итак... Был дом, усадьба..."

Какое прекрасное начало и какой прекрасный финал! Это было записано в сценарии, но не было снято. Я никогда не прощу себе этот компромисс! Это начало и финал я использую в другом фильме. Тогда от этого финала отказался Быков.

— Фильм силен своей простотой,— сказал мне после просмотра материала Василь Владимирович.— Космос потянет на обобщение. Это будет неправильно. Обобщение в духе героев есть. Не надо!

— Это кино...— упирался я.— Финал требует обобщения!

— Потратите много усилий с космосом. Как его снять?

— Я найду кадры у Климука. Я уже договорился с ним. Я отберу лучшие кадры. Хутор и пламя введем в хронику космоса комбинирован­ным способом. Будет здорово! И на всем этом — голос Степаниды...

— Еще чего придумаете!..

Быков упирался. Очень сожалею сегодня об этом. Или я плохо ему объяснил, или он не хотел такого явного вмешательства в его литера­туру, хотя Женя Григорьев перелопатил ее основательно. Сценарий в корне отличался от повести. Я буду жалеть на фестивале в Югославии, в поездках по стране... Я буду кусать локти, что прислушался к Быкову. Тут он был не прав! То, что может кино, не может литература! Это будет уроком для меня! Какой бы ни был замечательный автор, какую бы классную литературу он ни написал — это еще не кино. И тут хозяином должен быть режиссер. Он, и только он, хозяин экрана. Не автор, не оператор, не художник — режиссер. И тем более не чи­новник.