И опять Пожарский - [19]

И Пырьев не выдержал:

– Не вели казнить, князь батюшка! Я тебе яду подсыпал по наущению Тимофея Ракитного сына боярского боярина Колтовского. Бес попутал. Всё, что хошь для тебя сделаю, хоть и самого Колтовского порешу. Рабом тебе преданнейшим буду.

– Ну, и ладно – широко улыбнулся отрок Ивану, – потом сочтёмся.

Событие семнадцатое

Никита Иванович Пушкин балахнинский воевода сидел в своём дому и переписывал отчёт государеву дьяку в Нижний Новгород о сборе пятины с купцов своего уезда. Собрано было сполна, торговлишка с Казанью и самим Нижним в последнее время оживилась. Балахна хоть и не большой городок, но десяток торговых людишек имелся. Один же, купчина Тихон Замятин, и вовсе был первостатейный, имел две лодьи и хаживал и в Астрахань, и в Кострому, и в Казань. Собрано было сто семьдесят рублёв, о чем сейчас Никита Иванович и диктовал уездному писарю Агафону Лукину.

Это наипервейшее дело вдруг было прервано неожиданно появившимся подьячим Замятием Симановым.

– Никита Иванович, к заставе подошёл огромный обоз, одних лошадей сотни полторы, да телег несколько десятков, да людишек без счёта.

Событие для тихой захолустной Балахны было неординарное. Пушкин оправил кафтан и поинтересовался:

– Кто такие? Откуда вести?

– Сынишка стрельца Захарьина прибежал от заставы, – пояснил источник новости Симанов.

– Вели стрельцов поднять и коня мне пусть седлают, – воевода вышел в другую горницу и, взяв саблю в дорогих ножнах, добытую у ляха в битве у Тушина, вышел на крыльцо.

Коня уже седлали, весь двор пришёл в движение, новость передавалась со скоростью летящей птицы. Лично проверив подпругу, Никита Иванович с помощью конюха взгромоздился в седло. Годы, а ведь бывало, и без стремени взмывал на коня. Путь до заставы много времени не занял, вся Балахна-то, две сотни дворов. Увиденное впечатлило. Впереди ехало на настоящих ляшских дестриэ два десятка стрельцов. Потом на таком же огромном вороном звере сидел юноша в богатых княжеских одеждах, справа от него гарцевал на буланом арабском жеребце подлинный лях. А затем. На самом деле сотни полторы коней и не меньше двух десятков подвод, и по обочине дороги ещё и пешцы двигаются, вон даже монашки с монахами. Что за переселение народов?

Воевода подъехал к заставе, и хоть и был на коне, но получилось, снизу вверх поинтересовался, придав голосу строгости:

– Кто такие?

Чуть раздвинув стрельцов, вперёд выехал тот самый юноша в княжеских одеждах и протянул свиток с печатью:

– Здрав будь воевода, прости, не знаю имени отчества. Я – Пётр Дмитриевич Пожарский, по царя и Государя всея Руси Михаила Фёдоровича указу приехал принять новые отцовы вотчины и учинить в них порядок. Стрельцы мне в сопровождение посланы.

– Здрав будь воевода, – выехал в стремя к княжичу один из стрельцов, – Мы с полка Афанасия Левшина, по царёву указу посланы беречь и оборонять от татей по дороге сына князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Я десятник этого полка Козьма Шустов. Спешу доложить, что царёв указ нами выполнен, боярич доставлен в целости и в добром здравии.

– А что за монаси с вами Козьма? – решил разговаривать не с отроком, а со взрослым воином воевода.

– То долгая история, господин воевода, мы же без роздыха больше двух седмиц добирались, четыре раза с татями сражались, пленных разбойников у нас больше двух десятков и кони с утра не поены и не кормлены, монасей же мы отбили у разбойничьего атамана Ивана Сокола, подручного самого атамана Заруцкого, посаженного в Москве на кол за воровство.

– Изрядно. Что же делать мне с такой прорвой лошадей и людей? – покрутил головой Пушкин, осмысливая ситуацию.

Заговорил опять княжич, был отрок сей боек на язык, и предложение его вызвало горячее одобрение воеводы.

– Разреши мне, Никита Иванович. Я долго раздумывал над тем, как быть с лошадьми. В отцовых вотчинах их в таком количестве сейчас не разместить, конюшни построить мы не успеем, зима на носу. Поэтому, есть такое предложение. Кликни по Балахне и ближайшим сёлам, что если найдутся желающие до весны содержать на своём дворе одну лошадь, то я заплачу ему для прокорма рубль серебром, а коли это будет кобыла и приведёт он её мне на случку с ляшскими дестриэ или вон с арабом, то через полтора года получит жеребёнка от них бесплатно. Как думаешь, воевода, сыщутся ли охотники на такое.

– Как же не сыщутся, думаю, желающих изрядно найдётся, да я и сам пару кобылок возьму. С жеребцами, думаю, будет сложнее, но рубль большие деньги, на прокорм до весны точно хватит, – воевода повернулся к подьячему Симанову, крутящемуся здесь же.

– Подожди, Никита Иванович, ещё не всё. Люди грешны, и найдутся те, кто рубль возьмёт, а за скотиной ухаживать будет плохо, кормить одной травой да мякиной, свою же лошадь на те деньги станет кормить отборным овсом, – княжич махнул рукой, показывая, как он скорбит, что есть ещё на Руси такие люди.

– Возможно сие, – Пушкин кивнул головой, не дурак княжич.

– Вот чтобы такого не было, объяви так же, что вернувшие лошадь в изрядном состоянии весной, получат от меня в подарок ещё рубль.

Воевода присвистнул.

– О, как. Хитро. Думаю теперь, что легко пристроим мы твой табун. А хватит ли рублей у тебя, Пётр Дмитриевич.