И опять мы в небе - [63]

– Ну, Алма-Ата-Саид, жив-здоров! – обрадовался Мелик, крепко тряся Сайда Джилкишева за плечи. А у нас тут смотри, какие дела делаются, – кивнул он в сторону дирижабля, который уже заводили в эллинг. – Собрали. Фронт потребовал.

Среди воздухоплавателей были люди разных национальностей, но казах только один – Саид. И почему-то это всех удивляло: бросил свою необъятную пустыню, ее «кораблей»-верблюдов и уехал за тридевять земель, в Москву, чтобы научиться летать. А вот получилось так. И не жалеет об этом Саид.

Вечером в общежитии Джилкишев рассказывал окружившим его друзьям о блокадном Ленинграде, за который в эти месяцы неизвестности душа у всех болела.

Их отряд держал оборону от Финского залива до Пулковских высот, оборонял Кировский завод, где, несмотря на разрушения от обстрелов и бомбежек, продолжалась работа. Мины, снаряды, отремонтированные танки и орудия немедленно поступали с него на передовую, которая была совсем рядом.

– Люди работали, лишенные всего, что нужно для жизни, – говорил с грустью Саид, – без еды, топлива, даже воды. Их героизм был не меньше, чем у солдат на фронте.

Большую часть времени мы находились в готовности № 1: сами в корзине, аэростат «на узде». При первом выстреле врага по городу шли вверх, чтобы скорее подавить их батарею.

Довелось выполнить и совсем необычное задание, – улыбнулся он, – замаскировать блестевшие на солнце позолотой, служившие немцам ориентиром купола и шпили самых высоких зданий Ленинграда: Исаакиевского собора, Инженерного замка, Петропавловской крепости и Адмиралтейства. Мы с капитаном Судаковым сразу вспомнили про наши малютки «шары-прыгуны». На них и пошли вверх, дождавшись сумерек, чтобы не работать на виду у фрицев – город от них просматривался в простые полевые бинокли. Моросил дождь. Болтало изрядно. Снизу нас придерживали канатами, наводили на верхушку шпиля красноармейцы. С трудом разобрали отяжелевший от дождя чехол, набросили на кораблик, что на шпиле Адмиралтейства. Нас потянули вниз, мы расправили чехол. Так потом замаскировали и другие шпили. Маляров-верхолазов, обессиленных – в городе уже вовсю разгуливал голод, – поднимали на купола тоже на «шарах-прыгунах», привязывали их там, чтобы не упали. Потом поднимали к ним в ведрах краску.

Работа на высоте не каждому по вкусу, не вам это объяснять, – закончил свой рассказ Саид. – Буду отыскивать подходящих ребят-артиллеристов, готовить кадры воздушных наблюдателей. Их немало, предрасположенных к работе в воздухе, надо только не проглядеть. Бывает, на вид незаметный, маломощный паренек оказывается пригодным для сильного дела.

XVI

Каждое утро, когда пленных выстраивают на плацу для переклички, девушки поют, несмотря на то, что это запрещено. Вера, хоть голос срывается от слабости, поет вместе с ними. Началось случайно, вылилось неподвластным даже чувству осторожности протестом. Неожиданно зазвучал в шеренге одинокий, надорванный голос. Смолк. Но когда послышался снова, к нему присоединились другие. Потом уже без этого не могли. Пели неслаженно, голоса охрипшие, застуженные, а у кого-то еще звенели, нерастоптанные… Состарившиеся молодые лица, огромные, впитавшие в себя все страдания глаза…

Фрицы кричали: «Молчать!» – угрожали расправой. Как-то вызвали даже взвод автоматчиков. А им уже было все равно. Они смотрели мимо. Воля вольная дышала в стылом воздухе.

…Бежал бродяга с Сахалина…

Слова «бежал», «побег» гитлеровцам понятны и действуют на них, как на быка красное. Почему они не открыли по девушкам огонь? Нет, жалости они не знают.

Прояснилось позже. В сапоге умершего пленного санитары нашли обрывок газеты «Правда». Они передавали из рук в руки изодранный, наполовину протертый листок, по многу раз перечитывали. В сообщении Совинформбюро говорилось, что еще в декабре сорок первого были разгромлены под Москвой отборные фашистские дивизии. Наступление советских войск продолжается. А им-то охранники по лагерным репродукторам нагло твердили, что Москва Гитлером взята и Ленинград тоже.

А тут еще в один из весенних дней – как струя живой воды – над лагерем низко и стремительно пронеслись три самолета с красными звездами на крыльях.

Надо было видеть лица фрицев! Опомнившись, они стали запоздало палить вверх из автоматов.

Пленные не отрывали глаз от переставшего быть чужим неба…

XVII

Она снова в полете. И еще не может этому поверить. Она снова командир, пусть пока не дирижабля, а субстратостата. Над нею две тысячи двести кубов водорода, они несут ее легко и неслышно.

Непростым было для Люды возвращение к воздухоплаванию. Больше года на госпитальных койках. Потом, стиснув зубы, по одному шагу училась ходить. И когда наперекор унылым прогнозам врачей смогла отбросить опостылевшие костыли (сколько она на них топала по длинным коридорам!), еще год осаждала неумолимые медицинские комиссии, добиваясь разрешения летать. Выбирала время, когда рану немножко затягивало, и шла к ним. Пять комиссий отказало. Шестая не устояла. В заключении было сказано: «Разрешается летать без физических нагрузок».

С этим и пошла в Центральную аэрологическую обсерваторию.