i-o - [14]

В конечном итоге все служило исключительно целям производства.

Слева от меня отверстие в переборке закрывали три прикрепленных к переборке пластиковых щитка. Когда заготовка поступала на мой участок, они приподнимались, пропуская ее ко мне. Заготовки теперь были больше и чище, чем те алые обрубки, с которыми я работал раньше, у них было больше углов и изгибов, причем среди них не попадалось ни деформированных, ни уродливых экземпляров. Я не мог сказать, работаю ли я теперь на более позднем этапе производства, ближе к готовому изделию, или же, наоборот, в самом начале, когда демонтаж исходного сырья еще не зашел достаточно далеко.

Моя задача сводилась к отбору тех заготовок, которые вели себя пассивно.

Я должен был смотреть, как они проплывают мимо меня по транспортеру, и отбраковывать те, которые пытаются перевернуться на бок.

Этого, впрочем, никогда не случалось, потому что вес и форма заготовок были такими, что лежать на ленте они могли только в одной жестко определенной позиции, поэтому я просто хватался руками за отделявшую меня от ленты металлическую трубу и то сжимал, то разжимал пальцы — просто так, чтобы хоть чем-то занять себя. Пальцы у меня странно зудели от желания что-нибудь хватать, поворачивать и сминать. Сначала я подозревал, что это просто остатки предыдущей программы, но потом начал подозревать, что дело обстоит гораздо сложнее. Желание это, впрочем, в новой обстановке быстро начало слабеть, и я проводил время, в основном размышляя об устройстве, родившемся на свет в моих руках, гадая о том, что с ним могло случиться — было ли оно поглощено большой машиной, превратившись в одну из ее частей, или продолжало эволюционировать самостоятельно, постепенно усложняясь.

Я как и прежде изучал узор на ленте конвейера смена за сменой, но узор этот, казалось, тоже изменился, стал менее заметным и не таким сложным. Теперь он выглядел более спокойным, не таким агрессивным, а временами вообще казалось, что он не несет в себе никакой информации. Я терялся в догадках о том, что случилось. Может, со мною больше не хотят общаться? Может тех, кто посылал мне эти сообщения, заставили замолчать? Или же я только вообразил, что в символах на ленте содержатся какие-то сообщения, а сейчас наконец увидел все, как есть на самом деле?

Смены проходили одна за другой, и я почти совершенно забыл о той ночи, когда я был творцом, и вот внезапно вместо заготовки с привычной формой, которую я привык видеть каждый день у себя перед глазами, мое изделие вернулось ко мне. Теперь оно стало больше, к нему добавились несколько цепных колес и увесистый, витой механизм, окружавший и защищавший его со всех сторон, а также два каких-то выступа, похожих на конечности.

Мои руки, которые, казалось, уже совсем привыкли к тому, что отныне им придется ограничиться созерцанием, схватили устройство с конвейера, прежде чем лента унесла его в отверстие с противоположной стороны моего отсека.

Я переворачивал его со стороны на сторону, постепенно влюбляясь во все его грани, все его несовершенства, в грубость работы, в его промасленную простоту. Крошечные колесики вращались внутри него, сотни оборотов совершались одновременно. Мое сердце забилось сильней, и, впервые за долгое время, клапаны в моем черепе сработали.

Шипение пневматики в мире, практически лишенном звуков, если не считать равномерного гула фабрики, застиг меня врасплох.

Я ощупывал устройство и с каждым новым прикосновением узнавал о нем что-то новое.

› влажное холодное масло целует мои пальцы

› невидимые глазом насечки, такие острые, что режут

без боли

› с легким щелчком зубец входит в зубец

› гидравлика радостно отзывается на мои прикосновения

И внезапно сообщения на ленте конвейера снова стали мне понятны, они выскальзывали из-за разделительной перегородки с новой энергией, яркие, выразительные — такие, какими я никогда их не видел раньше.

Из-за пластиковой шторки выползла одна из этих новых для меня более законченных (или менее разобранных) заготовок и, недолго размышляя, я схватил мое устройство и со всей силы обрушил его на мягкую верхнюю плоскость заготовки. Две детали состыковались с громким звуком, невероятно похожим на крик, переходящий в визг, образовав новое тождество.

Внезапная вспышка, охватившая меня, погасла, после того как я вложил все свои силы в это последнее движение, соединившее две части в единое целое.

Клапаны отчаянно шипели сбоку от моих глазных впадин, в груди остро кололо от нехватки воздуха.

Я испытывал какое-то новое, небывалое переживание.

И как только конвейерная лента унесла устройство дальше по конвейеру, до меня начало доходить все многообразие возможностей и комбинаций, вытекающее из того, что я только что сделал. Одно простое соединение можно было заменить другим, и устройство приобретало совершенно иные свойства, становилось уникальным, каким бы незначительным ни было скрывающееся за этим отличие.

Мои руки пылали от стекавших по ним ручейков крови, изнывали от желания заполучить в свое распоряжение что-нибудь, что можно было бы насиловать и перекраивать.

Но, как только все эти грезы развеялись и растаяли в моей голове, я заметил пару глядящих на меня глаз, а ниже — шевелящееся ротовое устройство. Я заглянул во мрак за решетчатым потолком (пот струился по моему лицу, грудная клетка беспорядочно вздымалась) и с деланным удивлением взглянул надзирателям прямо в глаза.