И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове - [43]

Он сказал это так твёрдо и категорично, что солдат сдался.

— А ты? — спросил Иван у Григория.

— А он, пожалуй, рюмочку выпьет, — ответил Яков за Ростовцева. — Так за что же вы предлагаете выпить?

Видимо, Иван собирался произнести очень торжественную речь, вспомнив всё, что услышал за последнее время на солдатских митингах, прочитал в газетах, запомнил из разговоров в казарме и на улицах. Он медленно и многозначительно поднялся со стула, долго откашливался, прежде чем начать... Нет, перед братом или этим рабочим он не стал бы выкаблучиваться, а вот бородатому в очках стоит кое-что порассказать. Видали, мол, мы и не таких — всякие в наших казармах агитаторы перебывали.

— Я предлагаю выпить за демократическую республику для всего русского народа. И ещё за наше, рабочее, крестьянское, солдатское, Временное правительство, которое есть дух нашего патриотизма. И ещё за победу над злейшим нашим врагом — Вильгельмом, которую мы добудем своей горячей революционной кровью. Вот!

Он посмотрел на Якова Михайловича без угрозы и злости.

Свердлов даже не взглянул в его сторону. Он чистил лежавшую перед ним на тарелке картошку «в мундире», словно то, что говорил солдат, его вовсе не касалось. Яков Михайлович посолил картошку и деловито отправил в рот.

Солдат посмотрел на него, на Григория — в его глазах тоже не прочёл одобрения, на Никодима, которого мучило только одно: уговорят брата не проситься на фронт или нет, и решил, что этим людям его не понять.

Яков Михайлович посмотрел на тяжело вздыхающего Никодима, потом на Григория, на лице его было написано: я же говорил — нечего нам здесь делать... И только солдат был, вероятно, доволен собой.

Свердлов терпеливо дал ему насладиться собственным красноречием.

— Я слыхал, что брат ваш погиб на фронте, — сказал, наконец, он.

— Да, погиб бедняга, — поспешил подтвердить Никодим.

— Он вам писал с фронта?

— А как же. Такие письма писал... — ответил Никодим и подошёл к комоду, вытащил из ящика аккуратно сложенный листок пожелтевшей бумаги. — Уж как писал-то красиво — он средь нас самый грамотный был. Вот: «А ещё сообщаю тебе, что завтра, наверно, пойдём в бой на заклятого врага нашего — немца. И так я себе думаю: неужели отдадим мы вражине нашего царя и нашу Россию? Да не будет этого! Вот и двинем мы завтра вперёд, на врага! С нами бог, а потому не тревожься, Никодимушка...»

Голос Никодима сорвался, и Яков понял, для кого прочитано это письмо. Он вынул из кармана газету, развернул её и тихо, словно в ответ, сказал:

— А вот я прочитал сегодня в газете любопытную речь Родзянко. Хотите послушать? — И, не дождавшись ответа, прочитал: —«Братья, неужели мы немцам отдадим свободную Россию? Не будет этого! С богом на врага!» Скажите, когда ваш брат погиб?

— Да уж два года прошло.

— Значит, до революции. А слова те же... тот же бог, тот же враг. Тот же лозунг — война до победного конца. Что изменилось?

— Так тут же сказано: «свобо-о-дную Россию», — почти пропел солдат. — Значит, не за царя уже...

— А за что?

— За республику... — ответил Иван и на всякий случай добавил: — Демократическую.

— Понятно. Хотя честно говоря, не очень. Может, вы мне объясните, что это значит?

Свердлов подмигнул Ростовцеву — это, дескать, только начало, и озорные огоньки уже засверкали в глазах Якова Михайловича. Они-то знакомы Григорию!

Иван не торопился с ответом, видимо, желая сказать как можно умнее.

— Это когда, — вспомнил он всё, что слышал о демократической республике, — когда всем всё поровну.

— Так... Значит, поровну. Интересно, миллионер Родзянко наравне с вами на фронт собирается? Или, может быть, сахарозаводчик Терещенко? Или министр Гучков? А может, они своими миллионами собираются поделиться — полмиллиона себе, полмиллиона вам? А как же: поровну так поровну. А вы потом со мной поделитесь...

Солдат сначала растерялся: чего говорит этот чернявый? Какие ему полмиллиона? Потом сказал:

— Причём здесь Родзянко.

— Как при чём? Это же и есть ваша демократическая республика. А может, вы думаете, республика в том, чтоб красивые речи говорить? Тогда научите, я, например, не умею...

Иван посмотрел на Никодима и никак не мог понять, чего от него хотят.

— Так они же, — стал объяснять Григорий Ивану, — Терещенко и Родзянко, как были капиталистами, так и остались. А ты как был бедняком, так бедняком и будешь.

— Я свободный, — упрямо твердил Иван.

— Правильно. Свободный бедняк, — уточнил Григорий.

— Ну, с этим я не согласен, — снова вошёл в разговор Свердлов. — Вероятно, Ивану Васильевичу уже кое-что пообещали — землю, например. Вы откуда сами-то? — обратился он к Никодиму.

— Ярославские мы.

— Бывал в этих местах, знаю. Бедные там деревеньки.

— Ох, бедные...

— Но зато вам теперь там землю дадут — или в другой губернии?

— Какую там землю... — простонал Никодим.

— Как это какую? — вспылил Иван. — Нам посулили: как только победим Вильгельма, так сразу землю и нарежут.

— И у кого же её отберут? Ведь свободной земли нет, — уточнял Свердлов.

— Мне-то какое дело. Лишь бы дали...

И такой вздох вырвался из груди солдата, что Свердлову стало жаль его. Он вдруг представил себе Ивана не в солдатской шинели, а в посконном крестьянском рубище, может, в лаптях, а может, босиком, идущим за плугом. Такими задумчивыми показались глаза Ивана, столько в них было тоски и надежды, что Яков понял: нет для этого человека ничего дороже земли. «Что ж, всё правильно. Под солдатскими шинелями бьются сердца крестьян».