И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове - [31]

— Мы убеждены, — продолжал Лапиков, — что рано или поздно осуществится это пророчество нашего учителя. Но мы никогда не допустим, чтобы революцию превращали в заговор, формировали события, чтобы проливалась кровь наших братьев по классу — рабочих. Да, товарищи, именно к этому зовут нас некоторые социал-демократы. И доказательством тому — создание на заводе боевой дружины. Боевой! Вдумайтесь в это слово, товарищи!

Свердлов нетерпеливо повернулся. Случайно задев ногой какую-то металлическую деталь, обратил на себя внимание.

— Э-э-э, — раздался возглас рабочего, стоявшего впереди Якова и обернувшегося на звук, — да тут товарищ Андрей! Зачем же мы этого оратора слушаем? Андрей, давай!

— Андрея!

— Товарищи, — уговаривал меньшевик, — мы ещё послушаем Андрея, но прежде...

— Довольно, Андрея давай!

Свердлов поднялся на стоявшую рядом широкую деревянную чурку и произнёс так, что его можно было услышать за версту:

— Эх, товарищи, как жаль, что мы не дослушали этого оратора. Интересно, до чего бы он договорился... Мне бы его и раздевать не пришлось, сам бы предстал перед нами голеньким, в чём мать родила.

Рабочие рассмеялись. Андрей продолжал:

— Революцию, видите ли, подавай ему на подносике, как печенье к чаю. Вот так поговорил, поговорил — и готовы тебе и революция, и демократическая республика. Нет, не так, ни в коем случае не так должны вести себя сегодня рабочие Урала! Десятки забастовок, стачек, массовых выступлений — ещё часть дела. Мы говорим: мало протестовать! В нынешних условиях царизм можно свергнуть только восстанием! Значит, без вооружения рабочих, без боевых дружин не обойтись. Восстание рабочих и беднейших крестьян — не заговор, это массовое движение, охватившее все уголки Российской империи. Посмотрите, товарищи, вокруг, как действует чёрная сотня, как сжала она в своих руках пистолеты и кинжалы. Бьют копытами кони под жандармами и казаками. Что ж, давайте ждать и смотреть, как будут нас бить и расстреливать царские холуи...

— Не будет этого!

— Мы тоже не лыком шиты!

Возгласы покатились словно эхо. И только оратор-меньшевик пытался перекричать толпу:

— Но ведь это безумие! У них войска, у них первоклассное оружие, а что у нас?

— У нас — рабочая солидарность, единство, историей подтверждённая вера в справедливость, в победу, — решительно ответил Свердлов. — А насчёт оружия — правильно. У них есть оружие. Значит, и у нас оно должно быть. Пусть пролетарский кулак взметнётся над головами капиталистов и эксплуататоров. Пусть в кулаке будет зажато боевое оружие, как символ того, что мы не намерены выпрашивать милостей от царя. Рабочие Петербурга пробовали идти к царю с хоругвями да знамёнами. Мы знаем, как встретил их царь-убийца. Нужно, чтобы на убийц у нас была своя, рабочая управа!

...В тот день Андрей выступил также на собрании заводской боевой дружины.

— Товарищи, — говорил он, — вооружение идёт пока медленно. Правда, комитет позаботился, чтобы несколько грузов с оружием нам доставили рабочие одного из городов России. Какого — пока сообщать не буду. Главное — кое-что из оружия уже имеется.

— Здорово!

— За это спасибо!

— Дело тут не в «спасибо»! Мало пока оружия. Нужно самим себе ковать его. И в этом сейчас — главная задача.

Долго не отпускали дружинники Андрея, а потом один из них, уже немолодой рабочий, сказал:

— У меня заночуешь. Тут недалеко.

До Проезжей было рукой подать. Яков любил ночевать в рабочих семьях, знакомиться с их бытом, укладом, беседовать с жёнами, детишками.

— К нему можно, — подтвердил Ермаков. — Клюка не подведёт, не сомневайся, товарищ Андрей.

— А я и не сомневаюсь, — ответил Свердлов и подумал: «Клюка... Видать, прозвище. А он и верно, на клюку похож: сухой и длинный, руки, как сучки, голова наклонена вперёд на жилистой тонкой шее».

Рабочий не стыдился этого прозвища. Он и жену назвал Клющихой, когда переступил порог своей квартиры. Та с укором посмотрела на мужа, мол, человека постеснялся бы.

— Почти до седины дожил, а ума не нажил, — жаловалась она. — Дети уже фамилию свою забыли, огольцы их на улице клющатами зовут. Грех да и только.

Свердлов поздоровался, представился:

— Товарищи называют меня Андреем.

Были у Клющихи натруженные руки с белыми пятнами на пальцах. От каждодневной стирки в комнате пахло мыльной пеной и гнилым деревянным полом. За свежевыстиранной в пёстрых цветочках занавеской, по-видимому, спали дети: мать то и дело заглядывала туда.

— Хоть бы холода пришли попозднее, — причитала она, занятая своими заботами, — дров на зиму не напасёшься.

— Ты бы ужин поставила, — сказал Клюка, и Якову показалось, что дома он не так смел, как на заводе.

— Ужин? А ты на него заработал?

Андрей хотел что-то сказать, но Клющиху уже остановить невозможно было.

— Ужин ему подай... А сам, небось, опять митинговал или ещё каким делом занимался. Вы мне скажите, милый человек, какого рожна ему на этом митинге нужно? Дают эти митинги хлеба?

— Вы хотите, чтобы я вам ответил?

— Чего тут отвечать, и сама знаю, что не дадут. Сказывают, что ещё он в какую-то дружину записался. Боевую, что ль... У него вон сыновья мал мала меньше...