И не только о нем... - [56]

Помню и то, как А. А. Кузнецов сердечно и деловито отнесся ко мне, когда я вернулся с зимней финской войны и у меня вскоре в битком набитом трамвае вытащили документы и, главное, партийный билет. Тогда это грозило суровыми последствиями, вплоть до исключения, разборами дела у себя в парторганизации, потом на бюро райкома и т. д. и т. п. Я ушел на войну добровольцем, мерз в снегах на петрозаводском направлении фронта, работая в газете-дивизионке литсотрудником, и, возможно, еще и потому А. Кузнецов учел и это обстоятельство и пренебрег всеми полагающимися и мучительными процедурами, приказал выдать мне новый партбилет сразу. Впрочем, вскоре сердобольным и сознательным вором старый партбилет был подброшен в почтовый ящик и возвращен в райком.

К началу войны А. А. Кузнецов был уже при А. Жданове вторым секретарем Ленинградского областного и городского комитетов партии, ему было присвоено звание генерал-лейтенанта, он был членом военного совета Ленинградского фронта, известен своей смелостью, бывал не однажды в полках, батальонах, ротах, на передовой, а в 1946 году переехал в Москву — уже в качестве секретаря ЦК КПСС.

К этой фамилии прибавилась, по слухам, и другая, не менее примечательная.

Николай Вознесенский, бывший ленинградец, академик Академии наук СССР, с 1938 года председатель Госплана СССР, с 1939-го — заместитель председателя Совета Министров СССР, в 1942—1945 годах член Государственного комитета обороны, с 1947 года — член Политбюро ЦК КПСС. Ему же принадлежала известная в годы после войны серьезная теоретическая книга «Военная экономика СССР в период Отечественной войны».

И такие люди — на скамье подсудимых?

Борис Ильич слушал да только молча качал головой.

Слух шел о том, что все они якобы были в заговоре, стремились превратить Ленинград в столицу России, создать, таким образом, вторую столицу, противостоящую первой…

И что их ждет высшая мера.

Я так разволновался, что не мог продолжать.

— Что же это такое?.. — тихо спросил Збарский.

Наступило тяжелое молчание.

— А знаете, — сказал я, — ведь вот что характерно. В дни войны и блокады мы почти ничего не слышали об арестах врагов народа, да и врагов народа, кроме нескольких жалких ракетчиков, что-то не помнится в мужественные и трагедийные девятьсот дней осады…

Борис Ильич встал, прошелся, заглянул в соседнюю комнату, там сидел, как обычно, офицер «охраны объекта», каким являлся сам Борис Ильич.

Збарский помедлил, постучав по стенке и усмехнувшись, показывая, что она, быть может, прослушивается, и вполголоса, но достаточно четко сказал:

— На всех нас надвигается новый тридцать седьмой год. Можете мне поверить на слово, это так, а не иначе. И то, что вы рассказали, — живое тому подтверждение.

…Пишу эти строчки, прерываю, заглядываю в Советский энциклопедический словарь издания 1983 года.

У всех трех названных мною видных деятелей государства — одинаковые даты смерти.

Не берусь называть всех обвиняемых этого так называемого «ленинградского дела», я их не знаю, но они были, были, были…

И терзающая душу боль, неутихающая печаль и мучительная горечь потерь, глобальных и личных, незримо и непрестанно были с нами…

В Ленинграде за девятьсот дней погибли сотни тысяч людей, сраженных голодом, холодом, вражескими воздушными и артиллерийскими обстрелами, в битвах у городских порогов.

Обвиняемых по «ленинградскому делу» расстреляли свои…

Збарский был прав. Надвигался новый 1937 год.

А быть может, кому-то это было нужно — подбрасывать в адскую печку новые и новые поленья, разжигая подозрительность, ослабевшую было, когда шла война, сплотившая народ в невиданном единстве и не позволявшая развиваться этим жутким свойствам натуры?

Быть может…

А мы продолжали работать и жить недавним восторгом Великой Победы, под мирным синим небом, отбрасывая дурные предчувствия, и трудились, и шутили, и смеялись, и собирались дружными шумными компаниями, и ездили в отпуск купаться в Крым и на Кавказ, и ходили в театры, и смотрели фильмы, и читали книги, и слушали концерты, и наслаждались просто общениями, без которых жизнь невозможна и скудна…

Таково уж было наше поколение, — не сломить, не поколебать веру в то, что дали давние, ленинские годы…

ПРОГНОЗ И ПРЕДВИДЕНИЕ надвигающихся новых апокалипсических времен, сделанные Борисом Ильичом, подтвердились его собственной судьбой.

Ни у нас, ни у него на все это фантазии недостало.

В начале пятьдесят второго года Збарский был арестован.

Зачем? За что? Как решились снять со священного поста часового?

За месяц до ареста Борис Ильич заболел.

Ночью — внезапный острый приступ холецистита. Воспаление желчного пузыря.

Уже в девять утра он на операционном столе у А. Н. Бакулева, знаменитого хирурга, собрата Бориса Ильича по академии.

Операция проходит блестяще. Через неделю его, по настоятельной просьбе, транспортируют домой. Состояние удовлетворительное.

Каждое утро начиналось с того, что мы звонили и спрашивали:

— Как здоровье Бориса Ильича?

Евгения Борисовна отвечала односложно:

— Слабость.

Однажды, когда мы позвонили как обычно, Евгения Борисовна на наш вопрос молча повесила трубку.