И не только о нем... - [52]

Шрифт
Интервал

Имя Ольги Берггольц пользовалось тогда популярностью необычайной, строчки «Сто двадцать пять блокадных грамм, с огнем и кровью пополам» стали классическими. Еще не успевшие разъехаться академики встретили Ольгу Федоровну аплодисментами, тут же попросили почитать стихи, она стала читать с охотой, там были не однажды вспоминавшиеся нам потом удивительные строки:

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
Где смерть как тень тащилась по пятам,
Такими мы счастливыми бывали,
Такой свободой бурною дышали,
Что внуки позавидовали б нам.

Тут она остановилась и, поправив льняную челку своим обычным жестом, отчетливо сказала вдруг неожиданно:

— Анна Андреевна Ахматова была, есть и будет крупнейшей поэтессой России.

— Ольга, зачем? — Г. Макогоненко укоризненно погрозил ей пальцем. — Мало тебе, что ли?

— Я теперь ничего и никого не боюсь, — сказала она и обратилась ко мне: — Саша, а ты помнишь наши встречи, как пела в романсе Изабелла Юрьева? Помнишь, на Литейном ты шел из Дома Маяковского, а я из Большого Дома, откуда меня выпустили после восьмимесячного заключения? Меня ведь обвиняли всего лишь в соучастии покушения на Жданова. Всего лишь.

— Оля, — снова укоризненно сказал Макогоненко.

Ольга Федоровна снова поправила свою челку и повторила:

— Ничего и никого не боюсь.

И стала петь. Она чудно пела именно так, камерно, без аккомпанемента. Спела уличную песенку:

Не встречать с тобою нам рассвет,
После этой ноченьки, прекрасной
Нашей ночки. На прощанье
Ты сказал мне: «Нет! И расставаться
Нам с тобой пора»…

Почувствовав успех, спела еще и песенку на слова Михаила Светлова:

Ты живого меня пожалей-ка,
Ты слепого обрадуй во мгле…
Далеко покатилась копейка
По холодной, по круглой земле…

Снова был восторг ученых, один из них с такой серьезностью и старанием, достав записную книжку, тщательно записывал слова песенок, будто бы дело шло о важных научных формулах… Словом, вечер завершился прекрасно.


СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ Борис Ильич Збарский попросил меня заехать.

Встретил, сдерживая заметную взволнованность, провел в кабинет. Рассказал.

Трех советских ученых вызвали по одному важному делу в самые высокие инстанции. Петра Андреевича Куприянова, основателя научной школы кардиологов, главного хирурга ряда фронтов в Великую Отечественную войну, генерал-лейтенанта медицинской службы, впоследствии в 1960 году получившего Ленинскую премию, в 1963 году — звание Героя Социалистического Труда; академика Збарского; академика Илью Давидовича Страшуна.

Всем им было предложено от самого высокого имени выступить на предстоящем суде чести. Петр Андреевич назначен главным общественным обвинителем.

Суд чести над Клюевой и Роскиным, во имя рекламы и сенсации якобы отдавшим свое открытие Западу.

О Клюевой он знал мало, что касается Роскина, то, по его мнению, это очень, очень талантливый ученый, двадцать пять лет отдавший работе над противораковой вакциной, человек не от мира сего, чистый, нисколько не меркантильный, лишенный всякой суетности. Что если он в чем-то и виноват, то только в полном непонимании жизни.

— В чем же вы видите свою задачу в таком случае?

— Если уж так случилось и ничего нельзя избежать — то лучше буду выступать я. Для них лучше. Хочу позвать их к себе и посоветовать, как надо умно и тактично вести себя в этой, как вы сами понимаете, мучительной ситуации.

— А что по существу самого открытия?

Збарский, помолчав, сказал:

— Если такое открытие произойдет, им обоим надо поставить золотой памятник. И я буду первым, кто внесет это предложение.

— Но открытие произойдет?

— Пока не знаю. Знаю, что Роскин крупный и истинный ученый. И всей душой, всеми силами стремится к открытию. И главное, верит…

…Прошло много-много лет после этого разговора. Время показало, что пока открытия, увы, не произошло. Рак по-прежнему свирепствует. И золотой памятник пока ставить некому…

Суд чести состоялся. Клюевой и Роскину был вынесен общественный выговор. По тем временам весьма гуманный финал.

Кажется, так говорила молва, предполагались еще такие или подобные суды.

Но, насколько я помню, больше их не было.

И на том спасибо.


В ШЕСТИТОМНОЙ ИСТОРИИ советского драматического театра, вышедшей в издательстве «Наука», в пятом томе, «1941—1953», вышедшем в 1969 году, говорится о пьесах и спектаклях этих лет.

«…Декларативность тезисов, иллюстративность, конструирование образов «положительных героев» — все это отчетливо проявлялось в спектаклях и пьесах, хотя авторы их искренно стремились отразить главные тенденции времени и типические образы своих современников.

Театры показали целую серию пьес сюжетно почти одинаковых, посвященных бдительности советских людей, борьбе с низкопоклонством перед Западом. Советский ученый, честный человек, но политически близорукий, страдает пережитками абстрактного гуманизма, не умеет оберегать свою научную работу от происка врагов. Его рукопись попадает к ним в руки с помощью низкопоклонников-карьеристов, которые докатываются до прямого шпионажа. Благодаря усилиям более бдительных друзей открытие ученых не используется врагами, а сам он быстро осознает свои ошибки. На этом были построены спектакли «Великая сила» Б. Ромашова в Малом театре (1947), «Закон чести» А. Штейна в Московском театре драмы (1948), «Чужая тень» К. Симонова, поставленная во МХАТ (1949).


Еще от автора Александр Петрович Штейн
Повесть о том, как возникают сюжеты

В книгу документально-художественной прозы известного советского драматурга Александра Штейна вошли рассказы о революции, о Великой Отечественной войне, о рядовых военных моряках и легендарных адмиралах, литературные портреты Вс. Вишневского, А. Лавренева, Ю. Германа, Н. Чуковского и других советских писателей, с которыми автор встречался на своем жизненном пути. В этой книге читатель встретит, как писал однажды А. Штейн, «сюжеты, подсказанные жизнью, и жизнь, подсказывающую сюжеты, сюжеты состоявшиеся и несостоявшиеся, и размышления о судьбах сценических героев моих пьес и пьес моих товарищей, и путешествия, и размышления о судьбах моего поколения…». О жанре своей книги сам автор сказал: «Написал не мемуары, не дневники, не новеллы, но и то, и другое, и третье…».


Рекомендуем почитать
Хроника воздушной войны: Стратегия и тактика, 1939–1945

Труд журналиста-международника А.Алябьева - не только история Второй мировой войны, но и экскурс в историю развития военной авиации за этот период. Автор привлекает огромный документальный материал: официальные сообщения правительств, информационных агентств, радио и прессы, предоставляя возможность сравнить точку зрения воюющих сторон на одни и те же события. Приводит выдержки из приказов, инструкций, дневников и воспоминаний офицеров командного состава и пилотов, выполнивших боевые задания.


Северная Корея. Эпоха Ким Чен Ира на закате

Впервые в отечественной историографии предпринята попытка исследовать становление и деятельность в Северной Корее деспотической власти Ким Ир Сена — Ким Чен Ира, дать правдивую картину жизни северокорейского общества в «эпохудвух Кимов». Рассматривается внутренняя и внешняя политика «великого вождя» Ким Ир Сена и его сына «великого полководца» Ким Чен Ира, анализируются политическая система и политические институты современной КНДР. Основу исследования составили собранные авторами уникальные материалы о Ким Чен Ире, его отце Ким Ир Сене и их деятельности.Книга предназначена для тех, кто интересуется международными проблемами.


Кастанеда, Магическое путешествие с Карлосом

Наконец-то перед нами достоверная биография Кастанеды! Брак Карлоса с Маргарет официально длился 13 лет (I960-1973). Она больше, чем кто бы то ни было, знает о его молодых годах в Перу и США, о его работе над первыми книгами и щедро делится воспоминаниями, наблюдениями и фотографиями из личного альбома, драгоценными для каждого, кто серьезно интересуется магическим миром Кастанеды. Как ни трудно поверить, это не "бульварная" книга, написанная в погоне за быстрым долларом. 77-летняя Маргарет Кастанеда - очень интеллигентная и тактичная женщина.


Добрые люди Древней Руси

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.