И не осталось никого - [31]

— Осложнения, — сказал он.

Ему сделали несколько операций. Ему поставили какие-то штыри. Доктора сказали, что, может, он всю жизнь будет хромать, а потому Билл подумывал, не подать ли ему в суд. Мы ему сочувствовали, но в то же время зрелище Билли, который тащится по коридору на костылях, скрипящих, как мачты древнего парусника… может, в этом ничего такого и нет, но если видишь и слышишь это каждый день, то начинаешь раздражаться. Мы ощущали эту самую «вашу ярость» каждый раз, когда Билли проходил мимо, иррациональную и неумолимую ярость, которая заставляла некоторых из нас время от времени называть его всякими уничижительными для инвалида именами — низкими и презрительными, типа «калека», «страшила» и «хромой», другие имена для него мы сочиняли сами.

— Парня зовут Райзер[48], — высказался как-то Ларри Новотны, — а он без посторонней помощи даже на ноги встать не может.

Амбер принялась его укорять, стыдно, мол, остальные обрушились на него за убогость каламбура, но после этого мы никогда больше не называли Билли по имени — всегда только Райзер. Мы, конечно, по большей части, старались не демонстрировать Райзеру наше раздражение. По большей части мы не позволяли человеческим слабостям брать верх над нами, руководствуясь словами Иисуса: кто из вас без греха, первый брось в нее камень, — потому что среди нас было немало верующих.

У нас была группа изучающих Библию. Каждый четверг они встречались за обедом в кафетерии. Пестрое собрание из администраторов кондоминиумов, обитателей Саутсайда, выздоравливающих после анорексии, строителей, секретарей… Это была случайная толпа, чем-то напоминающая саму веру. Слово Божие было тем источником, который объединял нас. Мы уходили от слова Божия и снова возвращались к нему, пытаясь разобраться в нем применительно к нашим личным жизням, а также к условиям корпорации, но большинство из нас держались в стороне.

Пусть у них будет больше власти, говорили мы.

Что мы теряем? — спрашивали мы себя по ночам.

Тоска смертная слушать все их рассуждения о Боге, думали мы каждый четверг около полудня.

Мы не могли не задаваться вопросом: неужели это подходящее место для Бога? Нас слегка шокировал этот вид — десяток раскрытых Библий, лежащих на столиках кафетерия, и склоненные над ними знакомые головы. Вид, категорически опровергающий наши давно устоявшиеся представления об этих людях и словно вынуждающий смириться с мыслью, что мы, вероятно, ничего не знаем об их внутренней жизни. Но скоро это проходило. Наш кругозор был неограничен, наша мысль всемогуща, наши знания всеобъемлющи. Черт побери, иногда мы чувствовали себя богами. Было ли это таким уж богохульством? Мы знали все, мы обладали громадной властью, мы были бессмертны. Что же удивляться тому, что большинство из нас не входило в кружок по изучению Библии.

— Мне в принципе насрать — жополюб он или нет, — сказал Том Мота примерно неделю спустя после стычки с Джо Поупом в Мичиган-рум. — Мне просто хочется узнать, что этот хер имел в виду, говоря «ваша ярость».

Между двумя группами боксов имелось небольшое пространство, где умещались два круглых стола и несколько стульев, на которых мы иногда рассаживались по утрам вокруг коробки «Криспи креме»[49] или пакетиком рогаликов, приобретенным и принесенным кем-нибудь из нас, чтобы разделить их с другими в надежде на хороший день. Мы наслаждались завтраком, выпили по первой чашечке кофе, а тут появляется Джо с рекламой, только что вышедшей из принтера, и спрашивает, кто принес рогалики.

— Можно я возьму один?

Женевьева Латко-Девайн сказала, конечно, бога ради, и он поблагодарил ее. Мы полагали, что после этого он отправится дальше, но он намазал рогалик плавленым сыром, а потом сел рядом с нами, еще раз поблагодарив Женевьеву. Все это было очень естественно, как бы повседневно, ничего необычного. Но мы шкурой чувствовали присутствие этого незваного гостя. Благодушная атмосфера испарилась, как будто ее и не было.

Повисла тишина, наконец сам Джо сломал лед.

— Кстати, — сказал он, — как у вас дела с герпесом?

Мы как раз работали над серией телевизионных рекламных роликов для одного из наших клиентов, который производил обезболивающее средство, применяемое при возникновении герпеса и опухании. Мы восприняли вопрос Джо, как жирафы, — ответили далеко не сразу. Наверно, мы обменялись взглядами. Дело было вскоре после его второго повышения. Да так, ничего, более или менее, сказали мы наконец. Потом мы, вероятно, покивали, этак уклончиво, мол, понимай, как хочешь. Дело в том, что его вопрос «Как у вас дела с герпесом?» — вовсе не казался таким уж простым и требующим однозначного ответа. Заданный почти сразу после повышения, этот вопрос больше казался этаким искусным, хитроумным утверждением нового положения Джо. Мы решили, что это ничуть не связано с его заботой о нас или с желанием узнать, как идут дела с рекламными роликами, а скорее — с попыткой нас подкузьмить.

— Вы ведь знаете, Джо, — сказала в конце концов Карен Ву, — что сейчас только девять тридцать утра, так? Можете верить или нет, но мы как раз сегодня собирались заняться герпесом.